Латгальский крест - Валерий Борисович Бочков

двери газика долетали тихий треск милицейского радио, обрывки фраз оператора. Потом милиционер поднялся, лениво обошел тело, сделал несколько фотографий. Сунул фотоаппарат в карман, вернулся к машине. Закурил, вызвал кого-то по рации и долго с ним ругался. Щелчком послал окурок в камыши, окликнул латышей. Сам сел за руль, парни забрались на заднее сиденье. Газик развернулся, моргнул красными стоп-сигналами и, переваливаясь, полез вверх по тропе. Утопленник остался лежать на песке.

Шум мотора затих. Растворился в цокоте кузнечиков, вкрадчивом шушуканье камыша. Я не мог оторвать взгляд от мертвеца. Бледное неподвижное тело с загорелыми по локоть руками, казалось, на нем белое балетное трико с короткими рукавами. Почему они его оставили? Разве так можно?

Озеро стало матовым и серым, как олово. На середине плеснула рыба. Крупная, наверное, лещ. Сверкнула сталью чешуя, донесся всплеск, по воде побежали круги. До меня вдруг дошло, так остро, я аж вздрогнул: кроме нас с мертвецом, на озере никого нет. Только он и я.

Парило. Небо, скучное и серое, нависло над лесом. Я стянул потную майку, скомкал, бросил в траву. Звуки стали глуше, как сквозь войлок; даже кузнечики притихли. Прислушался: со стороны Даугавпилса докатился призрачный отзвук грома, далекий и глухой, как ворчание огромного зверя.

– Гроза, – раздалось за спиной.

Я обернулся – Инга.

Подошла бесшумно, я даже не услышал шагов. Покусывая длинную травинку с метелкой на конце, она пристально смотрела на восток. Оттуда, будто повинуясь ее немому приказу, снова донесся утробный рокот.

– Милиция приезжала, – повернулась. – Снова тебя ловят?

Спросила насмешливо, протянула руку к моему лицу.

– Брат? – тронула пальцем подбородок.

От боли я вздрогнул. Про драку совершенно забыл, но челюсть ныла, да и синяк наверняка был хорош.

– Красиво? – спросил с вызовом.

Она пожала плечом, равнодушно, мол, мне-то что. Она снова стала чужой. Холодной и настороженной Ингой, которую я почти ненавидел. Точно не было у нас вчерашнего – вот тут, на этой самой траве. Ведь вчера, только вчера! Трава не успела даже распрямиться! Цаца в кедах! Очень хотелось сказать ей что-то обидное, сделать больно, но я сдержался. Не из благородства, нет, просто от злости не смог найти хлестких слов. Похоже, я такой же псих, как она: то у ног готов ползать, пятки целовать, то…

– Кто там? – Она смотрела поверх моего плеча на тот берег.

Смотрела не отрываясь. Я помедлил, хмуро буркнул:

– Пацан. Утонул. Потому и милиция.

– Ты видел?

Я кивнул.

Мне вдруг пришло в голову, что Инга знает утопленника, он же местный. Может, с соседнего хутора, они тут все друг друга знают. Инга стянула через голову платье, не расстегивая, вывернув наизнанку. Сбросила тапки.

– Ты что? – Я сглотнул, меня замутило как от предчувствия надвигающейся беды. – Туда?

– Чего стоишь? – Она быстро сняла трусы. – Плывем!

– Ты… – запнувшись, я уставился на белобрысый хохолок на ее лобке. – Туда…

Оттолкнув меня, Инга быстро пошла к воде. Я попытался поймать ее за пальцы, она вывернулась. Вбежала в воду, взмахнув руками, с ходу нырнула.

– Чокнутая… – Сел в траву, стянул, не расшнуровывая, кеды. – Ведь по берегу же… по берегу можно…

Она вынырнула метрах в пятнадцати, размашисто, по-мужски, поплыла к тому берегу. Я быстро снял штаны вместе с трусами. Зашел в воду.

Догнать Ингу не удалось, хоть я и старался – греб как на значок ГТО. Она уже выбралась на берег, а я только подплывал к мелководью. Сбавил скорость, с кроля перешел на брасс. Подплывая, разглядывал мертвеца. Не хотел, но смотрел не моргая.

Утопленник лежал на песке; худой и строгий, вытянув руки по швам и выставив вверх подбородок. Инга обошла труп, крадучись, точно боялась разбудить. Села на корточки, вглядываясь в лицо.

– Иди сюда, – негромко позвала она меня. – Ближе.

Я остановился метрах в двух. Парень выглядел старше, чем мне показалось утром. Когда он был живым. Когда помахал мне, проезжающему мимо на велосипеде.

– Ближе… – Инга подняла глаза. – Ты что, боишься?

Да, боюсь, ответил я про себя. Боюсь.

На вялых ногах сделал шаг, другой. Никогда не видел мертвеца так близко, даже когда хоронили деда. К тому же этот был голый. Редкие волосы на груди казались седыми, седыми казались и брови, и ресницы, а под глазами лежала тень, словно плохо смытая тушь.

– Странно… – тихо начала Инга и замолчала.

– Что? – Я осип.

Она не ответила, указательным пальцем дотронулась до острого кадыка утопленника. Медленно провела вниз по сизому горлу, остановилась на острой ключице.

– Мертвый совсем не похож на спящего, – произнесла почти шепотом. – Какая чушь, когда говорят… Он похож на неодушевленный предмет. Предмет. Как камень. Или песок.

Она посмотрела мне в глаза.

– Правда. Он теперь как камень. Не бойся, потрогай. Это просто камень.

Ее мокрые волосы, закинутые назад, казались совсем темными. Раньше я не замечал, что уши у нее чуть вытянутые, острые и совсем без мочек. Что-то рысье появилось в лице – то ли эти уши, то ли острые скулы. Может, взгляд, не знаю.

– Ближе! – сухо повторила Инга.

Она смотрела на меня пристально, совсем не моргая. Ее смуглые руки покрылись гусиной кожей, от холода соски сжались и потемнели. Против своей воли я сделал еще шаг. Не глядя на труп, медленно опустился на корточки.

– Видишь, совсем не страшно, – произнесла она тихо. – Потрогай его.

Я прерывисто вдохнул и дотронулся до мертвого плеча. Оно было гладким и холодным как кость. Мертвая кость. Только тут до меня дошел смысл слов «неодушевленный предмет». Тело, лежавшее на песке, не имело никакого отношения к тому мальчишке, который смеялся и махал мне сегодня утром. Куда он исчез, тот, живой? Как странно, как нелепо. Действительно, мертвец совсем не похож на спящего, он уже не человек, он неодушевленный предмет. Мертвое тело. Но что такое тогда человек?

Я перевел взгляд на Ингу. Скользнул по лицу, остановился на груди, потом посмотрел ниже. Голое женское тело – а во мне не было даже намека на вожделение. Меня мутило. Мне почудился запах тины, так воняют забытые вазы с цветами – сладковатой гнилью. Я снова разглядывал лицо утопленника.

– Обними меня. – Инга поднялась.

– Что? – Я тоже встал.

– Холодно. Обними.

Я обнял. Она тут же уткнулась лицом мне в шею, уютно пристроилась в ключице. Ее нос был как ледышка, плечи мелко дрожали. Я сгреб ее в охапку, обхватил руками. Прижал к себе, крепко-крепко, стараясь унять дрожь.

– Теплее?

Кивнула, потерлась ледяным носом. Мы молчали, она едва слышно сопела, прерывисто, в такт дрожи. Когда она моргала, ее ресницы щекотали мне