За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

мысли и фантазии. Когда она наконец заснула, ей приснился сон, что она кормит с руки голубей и одна из голубок – Дафна Глиссе. Джип сразу же проснулась. Огонь еще не потух, при тусклом свете она разглядела, что муж притаился у изножья кровати. Точно так же он вел себя в первую брачную ночь: сидел с таким же голодным вожделением на лице, так же тянул руку. Он заговорил, опередив ее:

– Ох, Джип, ты ничего не понимаешь! Все это ничто для меня, мне нужна только ты. И всегда будешь нужна. Я дурак, что не устоял. Сама посуди. Ведь мы не были вместе так долго.

Джип без колебаний ответила:

– Я не хотела иметь ребенка.

– Это правда, но теперь, когда он появился, ты рада, – возразил он быстро. – Не будь такой жестокой, Джип! Доброта тебе больше к лицу. С этой девушкой все кончено. Клянусь. Обещаю.

Он дотронулся до ее ноги под пуховым одеялом. Джип подумала: «Почему он пришел и распустил нюни? В нем не осталось ни капли достоинства!», а вслух сказала:

– Как ты можешь обещать? Ты влюбил в себя эту девушку. Я видела, какое у нее было лицо.

Фьорсен убрал руку:

– Ты… видела?

– Да.

Он молча уставился на нее, потом сказал:

– Глупая дурочка. Она не стоит одного твоего мизинца. Какой смысл имеют мои действия, если мне до нее нет никакого дела? Верность хранит душа, а не тело. Мужчина удовлетворяет свой аппетит – не более того.

– Может быть, но, когда страдают другие, такие поступки имеют смысл.

– Разве ты пострадала, моя Джип?

В его голосе проклюнулась надежда. Джип, застигнутая врасплох, ответила:

– Не я. Она.

– Она? Ха! Пусть это станет для нее уроком, такова жизнь. Ей от этого хуже не будет.

– Никому не бывает хуже, если это приносит удовольствие.

После этой горькой реплики Фьорсен надолго замолчал, время от времени тяжело, протяжно вздыхая. Его слова эхом отозвались в ее сердце: «Верность хранит душа, а не тело». Получается, что он хранил верность лучше, чем она, никогда его не любившая? Какое право она имела пенять ему на неверность, выйдя за него замуж то ли ради тщеславия, то ли ради… чего, собственно?

– Джип, прости! – вырвалось у него.

Она со вздохом отвернулась.

Фьорсен лег животом на одеяло. Она слышала, как он дышит – протяжно, со всхлипами, – и посреди апатии и беспросветности в ее душе шевельнулось что-то похожее на жалость. Какая в самом деле разница? Сдавленным голосом она ответила:

– Хорошо. Я прощаю.

Глава 14

Человек – удивительное существо, способное приноровляться к любым обстоятельствам. Джип не верила, что муж оставил Дафну Глиссе в прошлом. Чутье скептика подсказывало ей, что искренние намерения Фьорсена могли сильно отличаться от его реальных действий, стоило ему ощутить притяжение заботливо подсунутого соблазна.

После возвращения Джип в Лондон граф Росек возобновил визиты, всячески стараясь не повторять свою ошибку, но Джип видела его насквозь. Хотя граф, в отличие от Фьорсена, блестяще держал себя в руках, она чувствовала, что Росек все еще имеет на нее виды, а значит, позаботится о том, чтобы Дафна Глиссе почаще проводила время с ее мужем. Гордость не позволяла Джип заводить разговор о танцовщице. К тому же что толку ее обсуждать? Оба будут лгать: Росек – потому что понял, что избрал неверную тактику для первого штурма, а Фьорсен – потому что говорить правду, причиняя себе тем самым неудобства, было не в его характере.

Решив терпеть, Джип ловила себя на мысли о необходимости жить одной минутой и никогда не думать много о будущем, вообще ни о чем много не думать. К счастью, уход за ребенком успешно вытеснял все остальные мысли. Джип, очертя голову, погрузилась в заботы о малышке. Созерцая лицо девочки, ощущая тепло маленького тельца рядом с собой, Джип ежедневно погружалась в гипнотическое состояние, характерное для матерей и коров, жующих жвачку. Однако девочка часто спала, к тому же наибольшую часть ухода за ней взяла на себя Бетти. В праздные часы, а их было немало, Джип приходилось несладко. Она потеряла интерес к платьям и элегантной обстановке, довольствуясь малым для поддержания реноме, деньги из-за беспорядочных запросов Фьорсена быстро таяли. Стоило ей взять книгу, как она тотчас же погружалась в угрюмые думы. Она забыла дорогу в музыкальный салон и не появлялась там с того рокового вечера. Все попытки тетки Розамунды вывести ее в свет потерпели крах – бурление светской жизни не трогало Джип; отец, хотя и приезжал, избегал встреч с Фьорсеном и потому никогда надолго не задерживался. В этом состоянии она все больше сама сочиняла музыку и однажды утром, обнаружив кое-какие композиции, написанные еще в юношеском возрасте, вдруг решилась. В тот же день после обеда, с удовольствием приодевшись, она впервые за несколько месяцев вышла из дома на февральский мороз.

Месье Эдуард Армо занимал нижний этаж дома на Мэрилбон-роуд. В большой комнате, окна которой выходили в маленький закопченный садик, он принимал учеников и учениц. Валлон по рождению, наделенный невероятной прытью, месье Армо отказывался стареть, питал глубоко в сердце слабость к женщинам и был ненасытен к любой новизне, даже в музыке. Открытие чего-то нового выжимало из его глаз слезу, стекавшую по щеке цвета красного дерева на подстриженную седую бородку, пока он играл или сиплым голосом напевал, подчеркивая, как чудесна эта новая вещь, либо качал головой в такт музыке, словно пожарная помпа.

Когда Джип вошла в его комнату, которую хорошо помнила, месье Армо сидел, запустив пожелтевшие пальцы в торчащие колом седые волосы, в глубокой печали из-за нерадивости только что покинувшего его ученика. Не поднимаясь, лишь сурово взглянул на Джип, он сказал:

– А-а, мой маленький друг! Вы вернулись! А вот это уже хорошая новость.

Похлопав Джип по руке, он заглянул ей в глаза и обнаружил в них теплоту и блеск, редко появлявшиеся в последнее время. Затем, подскочив к каминной полке, схватил букетик пармских фиалок, очевидно принесенных последним учеником, и сунул его под нос Джип. – Берите, берите, они предназначались мне. Нуте-с, много ли вы позабыли? Ступайте за мной! – Схватив ее за локоть, учитель почти силой подтащил Джип к пианино. – Снимайте шубу. Садитесь.

Пока она снимала зимнюю одежду, он пытливо оглядывал ее выпуклыми карими глазами из-под нависших бровей. На Джип была блузка, которую Фьорсен называл птичьей: синяя, с павлином и старой розой. Лицо Джип под меховой шапкой излучало теплоту и мягкость. Месье Армо буквально выпил