Фантом Я - Ольга Устинова

Лена Копылина разъясняла ей о ней самой, и Марья Павловна впитывала как губка, но и только. Марья Павловна не могла дать Лене Копылиной ответной логики, того хлеба Лены, который она искала в других. И как-то Лена Копылина сказала: «Я не могу с тобой. И больше я тебе ничего не скажу, потому что ты заберешь все и сбежишь с награбленным».

Марья Павловна внутри себя горько согласилась с Леной. Для нее стало угрожающе ясно, что она, Марья Павловна, любит брать людей заложниками.

Расслабленной Марье Павловне нужна была помошь к действию. Нерешительность толкала ее к ожиданию, что «другой» проведет ее за ручку, как бы локоть к локтю, или хоть оставит возможность прошмыгнуть за собой в его, ее, тени. Надежда проскочить мимо драки за себя влекла Марью Павловну к людям активным как Лена Копылина.

Впоследствии она говорила о своей первой любви, когда чуть не вылетела из-за переживаний и любви к нему из университета: «Не, он не такой. Он пойдет за моей спиной. Он будет меня выручать. Он в комитет позвонит (имелся в виду деканат), он так это не оставит». Наивное ожидание «ремонта обстоятельств» от кого-то другого не покидало Марью Павловну.

И когда Марья Павловна, оказавшись в эмиграции с малолетней дочерью, ровно на противоположной точке шара от послуживших ей местом рождения Уральских гор, нашла себя в незнакомом климате непонятных стран, она поймала себя на том, что срывает страх и отчаяние в крике и попреках на дочери, как это делали ее родители, от неотремонтированных за нее никем обстоятельств и, при попытках отремонтировать самой, никак не ремонитирующихся.

И еще одно всегда доводило Марью Павловну до предельного отчаяния. Ибо все у Марьи Павловны мгновенно разрасталось в предельное и даже беспредельное. Марья Павловна, с ее не внушающей ни страха, ни почтения хилой и хрупкой конструкцией, просто не выглядела и не звучала каким-то образом правильно и подобающе-степенно, или там угрожающе-агрессивно в подобающие моменты и, к тому же, впадала в отчаяние еще прежде, чем открывала рот, чтобы произнести свое защитное и требовательное слово.

* * *

Всю жизнь Марья Павловна искала своего учителя. На учителей не везло. Учителям также не везло на Марью Павловну. Лена Копыли-на не могла долго вынести Марью Павловну. Марья Павловна имела тысячу вопросов, и вопросы были о себе. Марья Павловна не слышала Лену, когда та говорила о себе, и Марье Павловне нечего было ей ответить. Марья Павловна воспринимала все и всех через саму себя и ничего о себе не понимала. Страсть говорить о себе в тех случаях, когда Марье Павловне удавалось найти слушателя, утомляла добровольных жертв Марьи Павловны.

Лена Копылина, в ответ на алчность Марьи Павловны до информации о себе, не получая ничего от Марьи Павловны, сказала: «Опасный ты человек, Марья, ты людей грабишь».

Марья Павловна убегала с награбленным в свой мир вопросов, чтобы, переварив, выбежать обратно с новым в зубах.

Информацию о себе Марья Павловна собирала с мира по крошке. Всех, кто не пожелал участвовать в дискуссии Марьи Павловны о самой себе, Марья Павловна отрицала как реально существующих, чувствовала себя глубоко голодной от разговора с ними, глубоко ими задетой, и платила ответной антипатией.

На третьем курсе Лена Копылина и Марья Павловна поехали на студенческие каникулы в Вильнюс. Лена поехала посмотреть Вильнюс и повидать вильнюсскую подругу. Марья Павловна поехала посмотреть Вильнюс и выяснить о себе. Запертая в ситуации Копылина должна была принадлежать Марье Павловне. Но не принадлежала, а принадлежала вильнюсской подруге.

Марья Павловна, будучи настолько же робкой, насколько заинтригованной загадкой собственной личности, попыталась вставить между их разговорами пару слов о себе, но, не встретив поощрения, погрузилась в одиночество втроем.

Дело было под Новый Год. Марья Павловна сказала Лене Копылиной, что хочет встретить Новый Год одна в их комнате в студенчесокм общежитии. Марья Павловна решила сделать одиночество раняще-реальным с помощью бутылки вина, возбужденных голосов где-нибудь в коридоре или за стенами, но не в ее мире, и боя часов — ровно в полночь — по радио.

Копылина не согласилась. Мудрая Лена Копылина сказала: «Хочешь заставить меня чувствовать себя виноватой? Я тебе этого не подарю. Любовь к страданию, Марья, разрушительна. Тебе, Марья, не удастся заставить меня страдать, не удастся сделать меня виноватой».

Марья Павловна, напившись с горя, на следующее утро ничего не помнила о доме вильнюсской подруги. Обделенная на страдание.

На обратном пути в Питер Марья Павловна лежала на полке в поезде, чувствуя себя несчастной и отверженной. Лена Копылина сказала: «Марья, тебе надо знать одну вещь. Люди чувствуют себя счастливыми с другими только тогда, когда говорят о себе. Дай им шанс, Марья».

Марья Павловна, наказывая Копылину игнорированием, однако задумалась и почти пришла к обычному чувству потерянности, но замерла внутри себя, благодаря вдруг мелькнувшей догадке как озарению, что ей нужен не просто слушатель, а высокий слушатель всех и всегда.

* * *

Война, которую Марья Павловна пережила и не могла помнить, жила в Марье Павловне своей жизнью, о существовании которой Марья Павловна не знала, но под влиянием которой вполне часто говорила и действовала. Марье Павловне было очень жалко саму себя.

Марья Павловна мечтала об утешителе. Она меняла знакомых, разыскивая кто и что поймет. Какого-то одного великого открытия не хватало Марье Павловне. Ею овладел неистовый поиск чуда.

Всю жизнь Марья Павловна против кого-то сражалась, то противопоставляя себя коллективу своей группы в университете, то группе старух коммунальной квартиры, то мужьям.

Впоследствии пастор сказал Марье Павловне: «Самая страшная война, Марья, это та, которую тебе предстоит вести с собой».

Одиночество заполняло комнату серой ватой, и в этой вате сидела или двигалась Марья Павловна, и дышать было нечем. Марья Павловна была хронически больна одиночеством. Болезнь шевелилась в серой вате пространства монстром.

Позднее, очень много позднее, пастор сказал: «Марья, этот монстр — ты. Это в тебе, Марья, это не вне тебя. Только ты можешь это убить и очиститься».

* * *

Марья Павловна жила в фантазиях разного цвета. Сексуальные фантазии пришли рано и были красного цвета. Фантазии замужества — розовый цвет, близкий к сексу, но не одинаковый. Это Марья Павловна заметила поздно. Романтические фантазии путешествий, положим, от верха вселенной до тайн подземелий — голубые. Фантазии головокружительных карьер — от внезапного овладения свободным от власти и притязаний королевством, до … Бог его знает — желтые.

Полжизни провела Марья Павловна в мечтах, игнорируя ту реальность,