Фантом Я - Ольга Устинова

Марья Павловна привыкла жить виноватой.

Впоследствии Марья Павловна, сама того не сознавая, перенесла прототип своей приемной семьи на свою собственную, ибо сие было единственное, к чему привыкла, что вошло в плоть и кровь до автоматизма, и что где-то считалось ею за должное. Требования и обвинения стали взаимоотношениями Марьи Павловны с ее собственной дочерью. Ибо приемная мать Марьи Павловны стала теперь, в лице Марьи Павловны, матерью Катюши, несмотря на всю ненависть Марьи Павловны к одному воспоминанию о считавшейся ею правильной и для всех неизбежной жизни в своей семье.

Позднее пастор сказал: «Ты должна забыть, Марья. Забыть и простить».

Забыть, как главное, что в жизни происходило, было сложно, но постепенно уходило из памяти само по себе, оставаясь только штампом поведения.

Простить — Марья Павловна размышляла над этим, но не знала как. Марья Павловна понимала, что нет злости — есть въевшееся в нее отрицание того факта, что сама вся эта жизнь в семье, целиком и полностью, могла случиться. Марья Павловна не жила в ней, когда жила в ней, и не жила ею после. Марья Павловна ее и до побега в эмиграцию, и после отрицала. Было ли это гордостью, не желавшей признать существовавшего унижения, или полной непринадлежностью, Марья Павловна не знала, и упиралась, как в тупик мысли и чувства, в пожелание: «Лучше бы я умерла».

Марья Павловна как-то сказала пастору: «Все манипуляторы занимаются вселением чувства вины в жертву. Прием осуществления контроля».

Пастор не любил Марью Павловну, когда она разглагольствовала таким образом. Пастор в этих случаях молился за Марью Павловну и плакал.

* * *

Еще от приемных родителей Марья Павловна унаследовала пристрастие к негативизму, которое развивала в себе и культивировала, как средство выплескивать раздражение и неприятие чего-либо, и перенесла в свою собственную семью как стереотип отношений с жизнью.

Родители Марьи Павловны, рожденные в конце девятнадцатого века, пережили несколько войн, погромов, революций, терроров и блокаду.

Марья Павловна легко переняла от вторых родителей печальный взгляд на череду житейских событий, легко, но не до конца, ибо была в Марье Павловне иная наследственность, прорывавшаяся в ней всегда неожиданно, как яркий свет сквозь плачущие облака, и исчезавшая без предупреждения, оставляя Марью Павловну ее развивавшейся депрессии, расцветавшей посреди родительских стонов, плача, жалоб и критицизма всего и всех.

* * *

Стыд самой себя — вот что преследовало Марью Павловну с детства. Стыд довольно раннего физического развития с забавными особенностями, на которые девочки в пионерских лагерях, куда мать таскала Марью Павловну каждое лето по той причине, что работала там бухгалтером, обращали внимание и шептались, хихикая, друг с дружкой. В этих пионерских лагерях Марье Павловне приходилось представать на обозрение девиц и суд шептаний за спиной при походах отрядом в баню. Марья Павловна ненавидела девиц, ненавидела лагерь, ненавидела баню, ненавидела себя и ненавидела мать за неотвратимость этого пионерлагерного унижения.

Стыд расти в семье еврейской, ибо Марья Павловна, из преданности своей приемной семье, считала себя еврейкой, не будучи ею, зная, что оказалась ребенком усыновленным и крест пионерлагерного и дворового среди детей презрения и травли несет незаслуженно.

Короче, Марья Павловна себя стыдилась.

Первый побег Марьи Павловны от жизни был в кино, второй — в книги, третий — в театр, последний — в эмиграцию. Было и остальное мелкое множество. И чем бы ни увлекалась Марья Павловна, все становилось страстной попыткой побега.

* * *

Марья Паловна мечтала об отдельной жизни. Изолированность была мечтой и болезнью Марьи Павловны. По ночам в их комнатушке, страдая от потного запаха и храпа двух стариков, Марья Павловна делала планы — как отделить для себя угол в большом, пыльном, темном коридоре, куда входили жильцы с лестницы, и где хранили в огромных старых комодах прабабушкины тряпки. Этот план занимал Марью Павловну много ночных лет, занимал не только сладостью представления себя изолированной в коридорном углу за воображаемой деревянной перегородкой, но также инженерностью проблемы — как эту перегородку в этот большой, но неудобный для перегораживания коридор поставить. Марья Павловна решила просто — отрезать угол не достающей до высоченных потолков старинного здания стенкой и запихнуть в этот треугольник кровать и лампочку. Была еще политическая проблема, которую, с дипломатической точки зрения, решала Марья Павловна по ночам, начиная с семилетнего до тридцатилетнего возраста — раздел, вернее, отрез куска территории, принадлежавшей двадцатиперсонному коммунальному обществу.

Мать сказала сакраментальную фразу: «Соседи не разрешат». Для Марьи Павловны, знавшей негативизм родителей и преклонение их перед мнением соседей, это означало: «Я не разрешаю». Мать Марьи Павловны любила не разрешать от имени кого-то, что всегда раздражало Марью Павловну лживой дипломатией. Однако зная ревностно-собственнические склонности коммунального общества, Марья Павловна допускала процент правды в утверждении. Коридор принадлежит всем, и потому кусок коридора не должен принадлежать одному.

Эта ли несостоявшаяся утопия о счастьи в коридоре, или природная изолированность Марьи Павловны, поставили ее раз и навсегда в оппозицию к любому обществу, где было больше двух. Позднее Марья Павловна выключила из счета вторую персону. Еще позднее Марья Павловна осознала, что с трудом выносит саму себя.

* * *

Марья Павловна никогда не могла понять секрета ее неэффективности в ответах либо на реплики, либо на ситуации. Плюс к этому Марья Павловна обладала неэффективностью убеждения кого-либо в чем-либо.

В пионерском лагере шла «игра на местности». В группе Марьи Павловны было шесть девочек, включая девочку Марью Павловну. Только Марья Павловна правильно прочитала по карте расположение искомого пункта. Все пять дружно с Марьей Павловной не согласились и вся группа ушла в совершенно противоположную сторону. Марья Павловна надрывалась до слез, убеждая в правильности своей догадки. В конце концов все устали искать в неправильном направлении, сели и стали просто так ничего не делать. Закончившие игру и бесцельно шатающиеся по лесу пионеры набрели на них и сообщили, что финиш совсем в противоположном углу карты. «Ага! — торжествовала Марья Павловна. — Я говорила!» «Все равно это не ты сказала, а они сказали», — было объявлено Марье Павловне, и Марья Павловна не могла понять за что такая немилость.

* * *

Из антипатии к себе Марья Павловна в течение большей части своей жизни себе не принадлежала. Марья Павловна в основном искала кому и чему принадлежать. Это сочеталось у нее с идеей о суровом своем предназначении. Туманном и тяжком, но высоком. В юношеских годах своей жизни Марья Павловна принадлежала влюбленностям, страстным и анонимным. Марья Павловна любила посылать букеты актерам театра без записок,