Фантом Я - Ольга Устинова

Марье Павловне нужна была особая реальность, особый секс, особое замужество, особая любовь, особая карьера, особые деньги.

Была еще одна беда: хотелось немедленного свершения.

Марья Павловна годами ждала чего-то немедленного, незначительные вещи ничего не значили. Незначительность разговоров раздражала. Приговоры погоде казались людской пустотой.

Впервые Марья Павловна выслушала и восприняла отношение к погоде так, что оно потрясло ее своей простой философией, когда на собрании в церкви в Италии вошел пастор в пальто и перчатках, только что с холодного дождя, и сказал: «Не прекрасно ли, что в такую-то погоду у нас есть отличные теплые пальто?»

* * *

Марья Павловна всю жизнь, что на этих страницах, провела в проекциях любви, не состоявшейся в реальности, на экран яркого воображения в любви состоявшейся. И так было, начиная от первой ее университетской привязанности и страдания, и закончившись пастором.

Марья Павловна жила так, во всяком случае пыталась, как будто только что спустилась в ад земной жизни из рая, что, кто его знает, может быть и имело место, и с трудом могла допустить очевидную и невероятную разницу.

Медлительность и неприязнь и даже боязнь и растерянность Марьи Павловны перед необходимостью действия давали время и шанс ситуациям Марьи Павловны развиться до, не в пользу Марьи Павловны, кульминаций, и тогда ничего не оставалось делать Марье Павловне как винить кого-нибудь, и если это принималось, то открыто, а если не принималось — тогда втихую, про себя, страдая болью от результатов развившейся стихийно этой ситуации.

Вообще, при невероятной чувствительности Марьи Павловны, боль от развившейся не в пользу ее ситуации, даже если это была всего лишь шахматная партия, или шашечная, при игре с двоюродным братом Марьи Павловны со стороны приемной матери, была непереносима для Марьи Павловны, как любая другая, что большая, что малая.

Кузен Марьи Павловны, Генька, как и дядька Марьи Павловны, были оба военными инженерами и прекрасными шахматистами. Дядька, имевший первый разряд по шахматам, ни за что не согласился бы играть с Марьей Павловной при ее самодеятельном уровне, нетерпении и обидчивости.

Двоюродный брат, сносивший фантастическую ранимость Марьи Павловны, играл, иногда давая возможность ей выиграть, во что Марья Павловна верила и встречала такой результат с буйным восторгом, а иногда выигрывал сам. И тогда Марья Павловна замыкалась как захлопнувшаяся ракушка, и игнорировала всех и себя тоже, погружаясь в какой-то вакуум внутри себя, невозможность преодолеть боль и разочарование в себе. Смысла этого упрятывания в вакуум Марья Павловна не понимала и, с трудом, с неловкостью и неудобством для себя и для других, пыталась бочком-бочком из этого вакуума выбраться. Сие приносило новую боль, если было кем-то извне ее, Марьи Павловны, не понято или не принято. Тогда Марья Павловна, если обстоятельства позволяли, атаковала обидчика обвинениями, выглядевшими, как она понимала, смешно и даже нелепо.

* * *

Странным образом Марье Павловне для любви всегда нужно было расстояние. Когда тот, кто стал для нее первой университетской любовью, уехал на год в Германию, Марья Павловна исстрадалась и испереживалась, живя ожиданием и воображением встречи. Но вблизи Марья Павловна терялась, стеснялась, тяготилась своим напряжением и жила только одним подспудным желанием: убежать, создать расставание, чтобы потом, повторяя и переживая каждое слово, сказанное невпопад, или свое неуклюжее движение, начать мечтать о новой встрече.

Первый университетский бал. Было так страшно, так неуютно оказаться «там где-то», втертой стоящими телами неприглашенных в колонну зала.

И этот мало знакомый сокурсник Юра, которого приходилось все время высматривать, как бы случайно появляться на его пути и улыбаться, удивляясь этой случайности, чтобы он немедленно откликался и пригласил Марью Павловну на танец. И все ради того, чтобы не быть в толпе игнорируемых.

* * *

Умер дядька Марьи Павловны. Эта тяжелая, трагическая смерть дала Марье Павловне шанс на новую жизнь. Освободилась его комната. И началась борьба за эту комнату в той же самой коммуналке. Мать Марьи Павловны, «несостоявшийся тайный советник», выиграла суд, как неравную борьбу с государством, претендовавшим отобрать комнату для подселения нового семейства в переполненную квартиру.

Почти сразу как Марья Павловна получила таким чудом комнату, пришла угроза в виде тетки Ани, которой не хотелось жить за городом, далеко, на трех автобусах, в комнатке небольшой, но густо, как и повсюду, населенной коммунальной квартиры.

Тетку Аню не очень любили в семье матери — среди трех сестер и одного только что умершего брата, за «предательство». Когда-то, когда все они, три сестры и брат, жили за чертой оседлости в Белоруссии, тетка, вопреки воле отца и в неслыханное нарушение традиций, вышла замуж за русского. Отец проклял младшую дочь и не разговаривал с ней до смерти. Муж тетки погиб на войне. Сыновья — военные — разъехались по всей стране. Тетке Ане осталась комната в военной части под Питером, но ей хотелось жить в городе, где для нее было больше общения.

Надолго запомнила Марья Павловна тот решительный вечер, когда ею было выиграно молчаливое сражение с теткой за комнату. Каждый раз как вспоминала Марья Павловна тот страшный, упрямый, постыдный момент сопротивления теткиному вторжению, ей становилось противно и неловко за себя, но поступить иначе и позволить тетке нарушить ее суверенитет, наезжать и жить на ее территории, разрушить крепостное укрытие от коммунальной квартиры и возможность наслаждаться свободой от раздражавшей и ужасавшей ее жизни, Марья Павловна знала, что не смогла бы.

В тот вечер Марья Павловна препятствовала тетке растянуться целиком на единственном в комнате диване, сидя на нем, в центре почти, занимаясь словарями у придвинутого стола, и не двигаясь на другой конец дивана, чтобы не дать тетке, пристроившейся с другого конца, всхрапнуть, растянуться всласть, сделать вид, что она, мол, уснула на этом диване и так остаться на ночь. А потом, как это было при дядьке, совершать набеги из своего военного поселка в любой вздумавшийся ей день и оставаться сколько вздумается, общаясь с матерью Марьи Павловны и соседями, с которыми у нее, к раздражению Марьи Павловны, были хорошие, болтливые отношения. О нет, не могла допустить Марья Павловна такого надругательства над привалившим ей счастьем иметь свой угол.

Марья Павловна упорно не двигалась из центра дивана, продолжая работать у стола и с ужасом ожидая, что тетка останется на ночь. Скрючившаяся на половине дивана тетка вздыхала и пыталась подпихнуть Марью Павловну пятками в штопанных чулках. Марью Павловну этим было не пронять. Это был момент, когда Марья Павловна была «плохая