Фантом Я - Ольга Устинова

Марья Павловна пыталась бороться с его притяжением, боясь, что его безусловное понимание и ощущение, в силу его безусловной мужественности, этих ее ощущений собьет его с сосредоточенности на молитве о ней, помешает тому, что он хотел сделать для нее искренно, примешает неловкость в слова, задуманные прозвучать просьбой к Богу о ее благополучии в этом мире.

Марья Павловна испытывала ощущение, которое, вздумай она выразить его в словах, прозвучало бы: «Я люблю вас, пастор».

Марья Павловна старалась не шевельнуть рукой в его руках, чтобы не быть неправильно понятой, и это создавало напряжение во всем ее теле, ибо Марья Павловна старалась не шелохнуться, не помешать ему. И мешала. И сбивала. И чувствовала это, как он. Его напряжение не поддаться ей передавалось ей. И ее напряжение не помешать ему нервировало его. Об этом говорили его усилившиеся морщинки на склоненном перед ней лбу.

Прежде чем он поднял голову, кончив молитву, смущение уже прорезалось на его лице растерянной улыбкой навстречу смущенной улыбке Марьи Павловны.

Марья Павловна всплыла из погруженности в слова его о ней молитвы с задумчивым «хм» и «сэнк’ю», и он воспринял эти робкие звуки благодарности и растерянности, как эффект достижения его цели и приободрился тем, что достиг этой намеченной им цели пробить чье-то безразличие к Богу и спросил Марью Павловну: «Не хотите ли вы теперь помолиться вместе со мной?»

Это было больше, чем собиралась выдержать Марья Павловна, радуясь, что можно выдернуть свою руку из его невозможно намагниченных рук. Марья Павловна отдаленно понимала молитву, как таинство, невозможное в присутствии кого-либо. А тут этот пастор, свалившийся в церковь как после раута. Марья Павловна представила его себе вдруг на американском бейсбольном поле, с клюшкой, питчером, так хороша и спортивна была его фигура.

Марья Павловна сказала честно: «Не умею». Он сказал: «Попробуйте». Марья Павловна оборвала его резким: нет, и с радостью поднялась со стула.

* * *

Но дома, в арендуемой ими крохотной квартирке, которую Марья Павловна возлюбила за то, что никто ее здесь не беспокоил, и наконец-то исполнилась ее мечта о собственном угле, Марья Павловна устыдилась своей невежливости. Уложив Катюшу и улегшись сама рядом на их общую двухместную кровать, Марья Павловна открыла маленькую книжечку — молитвенник, которую ей дал на прощанье пастор, и прочитала вслух молитву, впервые в жизни, потому что так просил этот странный пастор: прочтите перед сном вслух. Марья Павловна уснула и увидела сон.

Сон Марьи Павловны

На Марью Павловну лился свет. Сверху, с неразличимой линии впереди, и вниз, на нее, по диагонали. Все, что могла почувствовать Марья Павловна — впереди себя, вокруг, внутри, за собой — все было этим светом. Ничего не существовало, кроме света. Марья Павловна была невесома, как свет, была частью света. Присутствие его — вокруг, насвозь внутри Марьи Павловны, лишало ее весомости, сообщало ей легкость газа и полное освобождение не только от ощущения тяжести своего веса, но и от гнета всех проблем, всех радостей, всех желаний… Всего этого обычного содержимого не было в Марье Павловне.

Был яркий свет. Такой яркий, что должен был ослеплять и раздражать, но не ослеплял, а лишь сообщал блаженство. И кроме этого ощущения блаженства иных в Марье Павловне не было.

Марья Павловна не знала этого блаженства прежде. Она лишь безотчетно стремилась к нему всю жизнь, цеплялась за мираж его, хотела его, мечтала о нем, выцарапывала крохи, и не его, в сущности, а только его слабо похожего двойника, металась за ним по жизни, тосковала о нем, и вот теперь, в этом неожиданном сне, прикоснулась к нему, прикоснулась к его настоящей сути, вернее, стала его частью.

Впервые, и как потом долго и с горем вспоминала Марья Павловна, в единственный раз, ей удалось узнать и увидеть, и ощутить предмет своей погони и убедиться в цели ее.

Раствориться в его неземном дымчато-зеленом свечении, познать его освобождающее от терзаний и желаний действие, избавление через него от всего угнетающего и приобретение в нем всего обетованного, что, как поняла Марья Павловна, проснувшись, в том мире, из которого ушла она в этот сон, невозможно.

Пастор, занимаясь одновременно всеми, кто желал с ним пообщаться, сказал Марье Павловне на быстрый и сбивчивый рассказ о сне, сказал, как поставил диагноз: «Я думаю, вы вошли в прямой контакт с Богом». И тут же забыл о сказанном, занявшись «кто там следующий».

* * *

Марья Павловна ждала понедельника, дня церкви, как праздников, как ждут свидания. Марья Павловна волновалась о разговоре с пастором, как волнуются о разговоре с возлюбленным, когда ждут намека, хорошего ответа, улыбки, все это любит-не-любит.

Но Марья Павловна обиделась на пастора за поверхностное внимание к ее уникальному сну.

Марья Павловна была обидчива и не знала пределов в переживании своих эмоций, а иногда и в выражении их. Изменение настроений, от внезапного увлечения какой-нибудь мало знакомой личностью и немедленной установки пьедестала под ее незнакомые ноги, до такого же немедленного свержения, ненависти, слез разочарования и, время от времени, полученной вследствие грубых действий обожествленной личности боли, это изменение настроений было той скачущей вверх-вниз эмоциональной кривой, по которой путешествовала Марья Павловна давольно часто, и путешествие это было изнуряющим и изматывающим.

* * *

Пастор Мэт рассказывал на сборе в церкви: «У меня есть жена — красивая блондинка. Я люблю ее и она любит меня. Мы счастливы».

Марья Павловна любила препираться с пастором Мэтом.

— Вы, пастор, стоите перед полным залом настрадавшихся людей и говорите: «Еврейский народ страдает за постоянное свое неверие в избравшего его».

Но ведь Бог не явится и не поговорит с простым человеком. А нас не учили ходить в церковь. Наоборот, нам запрещали. Нам преподавали атеизм в школе. Мы из такой страны. Бедный человек не страдает сам по себе излишним количеством мозговых извилин. Бедный человек неинтеллектуален, не образован философски, бедный человек только безымянный борец с невзгодами, герой и стоик. И бедный человек, даже услышав об успокоении души после смерти, знает, что пять-шесть зависящих от него ртов будут безымянно бороться и выстаивать против невзгод и голода, и болезней. Бедный человек не может отказаться от желания для детей своих иной чем его доли на этом свете. Бедный человек, конечно, меркантилен и, конечно, предпочтет клад золота на этом свете, дабы избавить себя и детей своих