Фантом Я - Ольга Устинова

Марья Павловна познакомилась с четой стариков, и с ними обрела спокойствие. И наконец тех, кто мог побыть с Катюшей во время ее частых и вынужденных поездок в Рим, в фонд и на рынок.

Старики были стары, спокойны и не вызывали у Марьи Павловны страстной привязанности, какую она испытывала к Гансу и Лилиане. Долгие периоды ее изолированности объяснялись тем, что в дружбе, как и в любви, Марья Павловна годами ждала от себя настоящей влюбленности, будучи такой же нетерпимой и претенциозной с друзьями, как и с любовниками.

Марье Павловне иногда говорили: вы очень красивы, у вас такое оригинальное лицо. И никогда не знала Марья Павловна что с этим делать.

В городке наступила осень и холод. Марья Павловна, как раненая птица провожает глазами перелетные стаи, так ощущала уходящие на аэродром к самолетам в Америку автобусы новых первооткрывателей. Марья Павловна снова была одна с поздоровевшей Катюшей. В дом к Лилиане и Гансу они больше не ходили, и Марья Павловна тому была рада, что можно оправдать это желтухой Ганса. Да и на самом деле надивиться не могла как избежали они с Катюшей этой страшной болезни. Что стало бы с одинокой малышкой, если бы Марью Павловну увезли в больницу или вдруг заболела бы сама Катюша. Один из постоянных страхов Марьи Павловны был страх болезней, из-за того что у них не было права на медицинское обслуживание.

Только старики были теперь единственными знакомыми Марьи Павловны. Надвигалась зима. Смена сезона застала их с Катюшей врасплох, без теплой одежды, в босоножках. Марья Павловна не ожидала пробыть столько времени в Италии. Пришлось нехозяйственной Марье Павловне отдавать бабушке Фире все полученные в фонде деньги, и та выдавала ей строго на продукты и контролировала каждое срочное приобретение Марьи Павловны. На сэкономленное они с бабушкой Фирой рыскали по дешевым римским барахолкам, тратили на туфли, пальто и прочие шерстяные сокровища, необходимые Катюше и Марье Павловне для защиты от холода.

Марья Павловна набрала учеников и целыми днями твердила с ними английские разговорники. После трехмесячного перерыва шикарного житья у Ганса и Лилианы Марья Павловна снова отправлялась в Рим раз в неделю за продуктами и, как последняя мешочница, тащила оттуда по семнадцать килограмм продуктов на всю неделю. После каждого такого набега на рынок Марья Павловна прихрамывала от боли в венах.

Марья Павловна даже начала ходить на столь презираемый ею раньше фонтан — место вечернего сбора всей городской эмиграции. При всей нелюбви Марьи Павловны к торгашескому духу еврейской эмиграции, она вдруг почувствовала себя в этой «до кучи» легче, после критически настроенного к евреям духа эмиграции русской, к которой раньше была ближе.

Еврейская эмиграция была более обеспеченная и менее тщеславна. В ней было больше мудрости и достоинства, и она ценила и умела использовать достоинства Марьи Павловны. Бабушка Фира сумела приручить Марью Павловну мелкими и большими услугами там, где Марья Павловна была более всего беспомощна, и использовать Марью Павловну как домашнего преподавателя английского языка. Марья Павловна не возражала.

* * *

Зимой, в каменной квартире, у них было только одно байковое одеяло на двоих, и Марья Павловна прижимала к печени катюшину попку, согреваясь и утихомиривая боль в печени катюшиным теплом. Как-то Катюше не захотелось поворачиваться и она сказала: «Я хочу предложить тебе свою коленку, она тоже теплая».

И снова повышение ренты, и снова Марья Павловна поменяла квартиру. Теперь хозяином был престарелый, с больной поясницей, синьор Энрико, с которым Марья Павловна объяснялась на своем примитивном итальянском, и за которым ей приходилось ухаживать, массажируя ему спину, за что рента была снижена до возможного.

Марья Павловна сидела за столом у себя в комнате, погрузившись в изучение американской статьи о природе почв Сибири. Чтение текстов, содержание которых было непонятно Марье Павловне даже на родном языке, лишало Марью Павловну приятной и ленивой возможности охватить общий смысл фразы, не залезая в словарь за каждым значением незнакомых терминов, но так надежнее увеличивался словарный запас. Проблемы классификации почв, глубоко безразличные Марье Павловне, заставляли ее вдумываться в каждое слово, обсасывать фразу со всех сторон в поисках той единственной адекватной, которая могла пролить свет на чуждые ей незнакомые науки.

Так Марья Павловна готовила себя к случайностям будущего в далекой Америке. Марья Павловна плохо представляла себе где ей придется работать и на всякий случай запрограммировала для себя чтение крайностей — от детективов до темнейших принципов классификации русских почв.

Чтобы приблизить себя к тексту и сконцентрироваться на статье, Марья Павловна оторвала ее от стола и держала журнал перед глазами. В первый день столкновения с почвами Сибири Марья Павловна добросовестно вникала в принципы их классификации.

Марья Павловна была пуста в себе, изгнав образ пастора в ответ на последнее свидание, когда он молчал два часа, и, как поняла это Марья Павловна, вроде бы игнорировал ее присутствие. («Может быть, он просто думал?» Но Марья Павловна отвергла этот спасительный для нее вариант, поскольку никогда не была оптимисткой).

Пастор не волновал Марью Павловну, так она считала. Обида, причиненная ее увлечению, освободила Марью Павловну от увлечения. К вечеру Марья Павловна совершенно устала от статьи и чувствовала возбужденное удовлетворение собой.

Катюша весь день играла во дворе с итальянскими детьми, непонятно как находя с ними пути к взаимопониманию, и не терроризировала Марью Павловну требованиями включить телевизор, почитать сказку, сшить тряпичной макаке курточку и прочими изощренными посягательствами на свободу Марьи Павловны.

Марья Павловна, закрыв журнал, размышляла как о прошлогоднем снеге, не пойти ли все-таки в церковь, ибо то был понедельник. Идея не взволновала Марью Павловну, отозвавшись в ней лишь приятцей далекого воспоминания. Марья Павловна не убоялась бы свидания с пастором, наполненная приятным, так трудно приобретенным ею безразличием.

Тут Катюша ворвалась со двора, потребовала есть и напомнила, что пора идти в церковь «смотреть кино». И Марья Павловна, решившись, оделась тщательно, удлиннила ресницы тремя тонкими покрытиями туши и загнула кончики, подвела карандашом контур глаз, и, чувствуя заслуженность отдыха после сложного труда, зашагала к церкви с Катюшей за ручку.

Было темно и душно, забито людьми в зале церкви. Прожектор трещал, срабатывая фильм на экране, громкоговоритель рассказывал о гибели цивилизаций, потерявших уважение к вере. Из боковых дверей торчали спины, и Марья Павловна вошла с центральных дверей, настолько далеких от экрана, что возле них не было