Фантом Я - Ольга Устинова

Что это был за мир? Был он огромен и чуден, непостижимее мира видимого и коварнее своей невидимостью. Каждый из обитателей этого мира выставлял свои маяки и опознавательные знаки. И Марья Павловна и пастор были одними из немногих зрячих, для кого знаки эти были видимыми.

Марья Павловна, в отличие от пастора, бродила в этом мире наощупь, от огня к огню, от сигнала к сигналу, не узнавая второзначности и заманчивой опасности одних перед другими. Так было до встречи с пастором. Пастор имел карту местности, преподанную ему с детства, и пытался приобщить к ней Марью Павловну и остальную свою аудиторию в маленьком городке, не признавая незнакомых огней, видя в них угрозу спокойствию своему миру, в котором жил, дышал и учил других бояться их.

* * *

Марья Павловна, лишенная таланта радоваться жизни, убежденная в своем появлении в этом мире, как в чьей-то злой воле, обрекшей ее на рождение и вынуждающей к дальнейшему существованию, жадно относилась, однако, к любому шансу, способному разрушить это ее убеждение.

Равновесие отчаяния нарушалось в Марье Павловне, она цеплялась в добычу миража и когтила ее когтями надежды. Марья Павловна мучила своих жертв, галлюцинируя страхами потерять пугающую радость любить и быть любимой. Рискнувшим полюбить Марью Павловну доставалось от ее нервной радости и жажды получить подтверждение их любви и радости с ней.

Жертвами такой лихорадочной жадности Марьи Павловны служили не только живые предметы ее ненормированной привязанности, жадность распространялась и на испитие впечатлений, например, от королевской квартиры Ганса и Лилианы, о которой, впервые увидев ее, наслушавшаяся сказок Катюша спросила: «Мама, это что — дворец?», и прочей яркости.

* * *

Пастор, как и обещал, написал письма в те девяносто девять церквей Америки, что знал лично, прося дать Марье Павловне спонсорство.

Церковный эмигрантский фонд, к которому принадлежала Марья Павловна, занимался в первую очередь вьетнамцами, выходившими в море на джонках «на авось», и считал, что русские беженцы находятся в лучших условиях. И так Марья Павловна провела в Италии год в страхе своих ожиданий и надежд.

И вот день настал, и пришло письмо из Рима, из фонда, что некая церковь евангелистов, по просьбе и рекомендации пастора Мэта, принимает Марью Павловну с дочерью и дает Марье Павловне необходимые поручительства.

— Марья, — сказал пастор, знавший о письме, — меня переводят в эту замечательную церковь фермеров Небраски на новую миссию. Я поручился за тебя, Марья. Мы снова встретимся. Кто-то сказал тебе, что ты плохая девочка, и ты поверила. Но я хочу, чтобы ты поняла одну вещь о себе. Ты не меня, Марья, ищешь, ты Бога добиваешься. Все твое бунтарство лишь богоискательство. Я это в тебе открыл, и я в тебя верю, Марья. Мы будем вместе, Марья, при маленькой провинциальной церкви, и община простых людей научит тебя верить. Я знаю тебя, Марья, ты научишься верить не через меня. Ты войдешь в контакт с Богом сама, страстно и красиво, как все, что ты делаешь. Ты красивый человек, Марья, и Бог красив. Ты принадлежишь ему. Не обманывай себя, Марья, не сопротивляйся. Есть только один путь для тебя, на котором я нужен тебе как проводник — стать лично известной Богу нашему, как лично известен ему я. По имени. Ибо я знаю Бога, и он знает меня по имени. Не интерпретируй Бога, не приказывай ему, не диктуй свои условия капитуляции. Ты давно уже сдалась и ждешь только, чтобы я привел тебя за ручку в веру, которая в тебе горит и жжет тебя нетерпением. Я приведу тебя к той точке, где ты пойдешь сама, и будешь преданна и послушна, как тебе того хочется. Такие натуры как ты сдаются со страстью и становятся одержимыми Богом, как одержим я. Ты это сделаешь, Марья. Ты так близка к этому, что и не представляешь, какой маленький шаг отделяет тебя от этой одержимости. Помни, Марья, ты не со мной в Небраску едешь, ты к вере идешь, как я, и со мной вместе. Я давно хотел тебе сказать это, сестра моя по вере. Я давно видел и думал, как прекрасна ты будешь в вере. Я ждал этого дня, Марья, чтобы обрести помощника и союзника. Ты будешь помогать мне в моей миссии подымать людей на веру. Я давно ждал этого дня, Марья, чтобы сказать тебе это и дать тебе руку, и поделиться с тобой Богом и верой. Я рад, Марья, что это свершилось. Я счастлив взять тебя с собой и обрести в тебе союзника и помощника. Ты это сделаешь, ты сильная. Ты поймешь что на самом деле между нами происходит, и кого на самом деле ты во мне любишь. Час пришел, Марья. Мы пойдем вместе.

Он опять держал ее руку в своей и молился. И Марье Павловне было легко, и Марья Павловна вдруг поверила пастору, и вдруг посмотрела на него иными глазами, и ей захотелось плакать и молиться вместе с ним в этот момент его откровения. И она увидела слезы за сильными линзами и сама заплакала, и начала потихоньку повторять за ним слова молитвы, и им по-настоящему хорошо было вместе, и их молитва соединялась в одну, и Марья Павловна, наконец, ощутила себя счастливой.

Жрица

Афинская толпа привычно кипела в полдень, начиненная истошностью торговцев и менял, криками мулов и стонами пешеходов, маленькими суденышками врезающихся в ее плоть.

Носилки жрицы Александры проталкивались изученным путем через взбалмошный рынок к Храму Венеры на крохотной кривой улочке в двух кварталах от него.

Здесь было внезапно тихо. Сад вокруг кафедрала выдыхал запахи роз. Этот избранный цветок богини Венеры был великим путешественником. Со всего света, из дальних экзотических стран, жрицы Венеры, Изиды, Иштар преподносили, как дар и пожертвование Храму, семена самых редких его сортов.

Мамы-розы уже разукрашивали сад, пока розы-дети вклинивались в воздух цветными бутонами, отвоевывая себе пространство в мире.

Из сочных лепестков жрицы изготовляли чудодейственные масла. — Они пылали в лампах вдоль стен и на алтаре Венеры, в центре, наполняя Храм влекущимися, льнущими друг к другу страстными тенями, и пронизывая каждого входящего в Храм острым приступом любви и желания.

Храм был увит плющом от купола до основания и казался единым огромным растением, живым и дышащим, пораненным цветами.

Храм волновался на ветру и блистал отражением всех оттенков зеленого на грозном солнце.

Храм сиял так, как если бы стоящая в центре его полусферы, статуя