Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

Он включает свет и спешит обратно к ней, но не ложится рядом, а склоняется, рассматривая ее…

Они лежат, разгоряченные, друг напротив друга, и не могут оторваться – щеки разрумянились, глаза широко распахнуты, их губы соприкасаются. В расстегнутой сорочке виднеется ее белая крепкая грудь с голубоватыми прожилками.

«Как же хорошо, – думает он. – Такое счастье»

«Мой мальчик, – думает она. – Мой мальчик. Мой большой глупый, любимый мальчик… Его часть я ношу в себе…»

Вдруг ее лицо озаряется, будто бы над ней восходит солнце, и она расплывается в блаженстве.

– Ягненок! – зовет он, чувствуя, будто она где-то далеко, не с ним. – Ягненок!

Она вдруг берет его руку и прикладывает к своему животу:

– Чувствуешь, как он шевелится?.. Малыш толкается… Вот, еще раз!

Покоренный ее блаженством, он, не слыша ничего, склоняется над ней. Осторожно прижимает щеку к ее упругому, но такому мягкому животу… И вдруг он кажется ему самой прекрасной подушкой в мире – нет, глупости! – он как волна, поднимается и опускается, и его накрывает море счастья… Это лето? Хлеба уже созрели. Какое веселое дитя – с белобрысым вихром и мамиными голубыми глазами. От нее пахнет полем – землей, матерью, любовью. Всей той любовью, что они делили… Колосья щекочут его щеку, он видит красивую линию ее бедер и темный лесок между ними… Она обхватывает его голову и притягивает к себе, он приникает к ее груди, видит ее сияющий взгляд… И он чувствует: этого никто не может отнять у них, у всех тех, что живут в маленьких тесных каморках.

– Все хорошо, – шепчет Ягненок. – Все хорошо, мальчик мой.

– Да, – отзывается он, придвигаясь ближе, склоняясь над ее лицом. – Да. Я никогда еще не был так счастлив, как сейчас… О, Ягненок…

Резкий стук в дверь прерывает их – на часах около полуночи.

– Можно мне войти? – спрашивает голос.

– Заходи, мама, – говорит Пиннеберг с гордостью. – Ты нас не беспокоишь.

Он крепко держит руку на плече Ягненка, не позволяя ей отодвинуться на свою часть кровати. Фрау Миа Пиннеберг медленно входит и оценивает обстановку.

– Надеюсь, я вас не побеспокоила. Увидела, что у вас горит свет, но не думала, что вы уже в постели. Я точно не помешаю? – И садится.

– Все в порядке, мама, – объясняет Пиннеберг. – Нам все равно. К тому же мы ведь женаты.

Фрау Миа Пиннеберг тяжело дышит. Несмотря на макияж, видно, что она покраснела. Очевидно, перебрала.

– Господи, – бормочет фрау Пиннеберг, глядя на откровенную сорочку Ягненка. – Ну и грудь у твоей жены. Днем это не так заметно. Беременность пошла ей на пользу.

– Ну что ты, мама, – отвечает Пиннеберг, с гордостью заглядывая в вырез Ягненка. – У Эммы она всегда была такой, с самого детства.

– Ганнес! – возмущенно шикает Ягненок.

– Видишь, Эмма, – обиженно отзывается фрау Пиннеберг, шмыгая носом, – твой муж надо мной издевается. И те, внизу, тоже надо мной издеваются. Я ушла на пять минуточек, а ведь я хозяйка – думаете, кто-нибудь поинтересовался, где я? Только эти дуры, Клэр и Нина. И Хольгер в последние недели совсем изменился… Никому нет до меня дела. – Она всхлипывает.

– О, мама! – сочувственно восклицает Ягненок. Ей хочется подойти к свекрови и утешить ее, но Пиннеберг все еще держит ее за плечо.

– Не стоит, Ягненок, – говорит он безжалостно. – Это мы уже проходили. Перебрала, мама? Ну, это пройдет. У нее так всегда, – объясняет он совершенно невозмутимо, – когда напьется, сперва плачет, потом скандалит, потом опять плачет. Я это помню с самого детства.

– Пожалуйста, мальчик, не надо так, – шепчет Ягненок. – Ты не должен…

Но фрау Пиннеберг прерывает сердито:

– Только не напоминай мне о своем детстве! Я могла бы рассказать твоей жене о том, как приходил полицейский, потому что ты в песочнице с девочками играл в непристойные игры…

– Не важно! – отрезает Пиннеберг. – Моя жена все это знает. Вот видишь, Ягненок, теперь у нее та стадия, где она ищет повод для ссоры. Ну, началось.

– Я ничего больше не хочу слышать, – возмущенно говорит Ягненок. – Мы все не без греха, я знаю, и меня никто никогда не защищал. Но чтобы сын так говорил о своей матери!..

– Перестань, – успокаивает Пиннеберг. – Я не собираюсь ругаться из-за какой-то ерунды. Это все мама.

– А как насчет денег за аренду? – вдруг сердито спрашивает фрау Пиннеберг. – Сегодня тридцать первое число, вы должны платить аренду заранее, а у меня еще ни пенни…

– Ты их получишь, – говорит Пиннеберг, – не сегодня и не завтра, но когда-нибудь получишь.

– Деньги мне нужны сегодня, я должна заплатить за вино. Ведь никто меня не спросил, откуда я возьму деньги.

– Не будь дурой, мама. Ты ведь не будешь платить за вино посреди ночи. Все это болтовня. И не забывай, что Ягненок делает за тебя всю работу по дому!

– Я хочу свои деньги, – устало говорит фрау Пиннеберг. – Если даже Ягненок не может оказать мне маленькую услугу… Я ведь сегодня заварила вам чай, разве я не должна что-нибудь за это получить?

– Не сходи с ума, мама, – говорит Пиннеберг. – Она каждый день убирает всю квартиру, а ты всего лишь один раз заварила чай.

– Неважно, – отвечает госпожа Пиннеберг, заметно бледнея. – Услуга есть услуга. Я сейчас вернусь, – шепчет она, а затем встает и, пошатываясь, выходит.

– Скорее выключи свет, – говорит Пиннеберг. – Черт бы побрал эту дверь без замка… Вечно в этом свинарнике все наперекосяк! – Он вновь наклоняется к Ягненку. – О, милая, обязательно этой старухе нужно было вмешаться, когда так хорошо проводили время…

– Я не могу это выносить, – дрожит Ягненок. – Почему ты так разговариваешь с мамой, мальчик? Она ведь твоя мать!

– К сожалению, – отрезает Пиннеберг. – К сожалению, и потому что я знаю ее как облупленную, я знаю, какая она стерва. Ты еще веришь ей, Ягненочек, потому что днем, когда трезвая, она веселая и остроумная. Но это все притворство. Она никого по-настоящему не любит. Ты думаешь, ее отношения с Яхманом продлятся долго? Он начинает догадываться, что она его просто использует. И для постели она скоро станет слишком стара.

– Ганнес! – сердито шикает Ягненок. – Я больше не хочу слышать, как ты говоришь о маме. Возможно, ты прав, и я всего лишь сентиментальная дурочка, но я больше не хочу это слышать. Вдруг и Малыш когда-нибудь будет так говорить обо мне?

– О тебе? – Тон Пиннеберга говорит сам за себя. – Как Малыш сможет так о тебе говорить? Ты ведь Ягненочек, ты… – в дверь снова стучат, – ох, господи, вернулась…