Вальс душ - Бернард Вербер

Все только за. Одна Эжени как воды в рот набрала.

– Мы будем координировать наши действия в социальных сетях. Правительство хочет нас контролировать при помощи компьютеров? А мы помешаем им при помощи Интернета.

Ячейка НСП поддерживает это предложение.

– Сначала студенты и преподаватели не смогут входить в Сорбонну и выходить из нее без нашего разрешения, но занятия будут идти как всегда. Мы превратим лекционные аудитории в трибуны для выплеска нашего гнева. Оккупированная Сорбонна послужит нам цитаделью, откуда мы будем организовывать манифестации в Латинском квартале.

– Нашему примеру должны последовать другие университеты, – считает Морган.

– Наша задача – так дестабилизировать власть, чтобы прошло предложение Виолэн Гароди о вотуме недоверия.

– Когда начнем? – спрашивает Луи.

– Завтра в десять утра. Ложитесь спать пораньше. Не забудьте принести все необходимое на случай сопротивления. Мы будем собаками-пастухами, гонящими стадо в нужную сторону для слаженности всех действий. Приводите всех своих друзей и знакомых. Цель – собрать не менее трехсот человек, а те приведут за собой других. По моим подсчетам, соберется до десяти тысяч человек. Думаете, получится?

Все выражают свое согласие криками и воздетыми кулаками. Все, кроме Эжени.

– Поужинаем сегодня вечером? – обращается к ней Николя.

– Ты сам сказал: чтобы завтра быть в революционной форме, лучше раньше лечь, – иронизирует она.

44.

Эжени сидит у изголовья матери, когда в палату входит профессор Ганеш Капур. Александр тоже здесь.

– Как она? – спрашивает врача Эжени.

– Как видите, все еще в искусственной коме. – Помолчав, врач продолжает: – Кролик уже обучает лейкоциты борьбе с раковыми клетками. Лейкоциты будут бомбардировать опухоль, чтобы она не давала метастазов.

– Можно мне взглянуть на кролика? – спрашивает Эжени.

Капур не против. Они идут вдвоем через всю больницу в белую палату, там стоят клетки с бирками, на которых написаны фамилии больных. На одной написано «МЕЛИССА ТОЛЕДАНО, РАК СЕРДЦА».

Кролики – наши спасители, думает Эжени.

– Кроликов выпускают на прогулку? – интересуется Эжени.

– Мы заботимся о полной стерильности. Вся их энергия должна идти на производство клеток для бомбардировки опухолей.

– А что потом? Что будет с этими кроликами?

– Их… отдадут.

– Куда? В рестораны?

Эти кролики – мученики за человеческое здоровье. Возможно, их участь – попасть в рагу, но потом они вознесутся в кроличий рай и получат там хорошие очки.

– Вчера вы назвались буддистом, – напоминает Капуру Эжени.

– Верно.

– Тогда вы знаете, наверное, что такое Библиотека Акаши?

– Вы о ней слыхали? Другое ее название в священных индуистских текстах – «Брихадараньяка-упанишада», «большая лесная книга». Она восходит к 800 году до нашей эры. Эта знаменитая библиотека – некое памятное место в небесах, в ней собраны повествования о человеческих жизнях.

– О будущем в них тоже говорится?

– Да, как ни странно. Это правда о прошлом и некий прогноз будущего. Слово «акаша» означает «свет». Но понимать это можно по-разному. Для некоторых это что-то вроде радиоволны, на которую можно настроиться, для других – конкретное место в пространстве.

– А что это для вас, профессор Капур?

– Я думаю, что правду о перерождении и о Библиотеке Акаши можно узнать только после смерти. А в остальном… это всего лишь милые истории, без малейшего научного обоснования.

– Разве не вы научили меня мудре Са Та На Ма, связанной с реинкарнацией?

Капур отвечает с невозмутимым видом:

– Я часто учу этой мудре родных моих пациентов. Она позволяет легче принять возможность… Вы понимаете.

…маминой смерти.

Белый кролик не сводит с них своих больших красных глаз, сильно заинтересованный новой посетительницей.

45.

Маски на стенах отцовской квартиры не перестают ее завораживать. В этот раз они кажутся ей еще более выразительными.

Эжени снимает куртку и садится в гостиной на диван. Ее отец приносит две чашки и большой чайник душистого чая с жасмином. Наслаждаясь чаем, дочь рассказывает о собрании ячейки неосталинистов в кафе «Робеспьер».

– Думаешь, это то самое, что имела в виду Мелисса? – спрашивает ее Рене.

– Во всяком случае, назревает опасное столкновение…

– А этот Николя… ну, твой жених… вожак неосталинистов… отдает себе отчет, ЧТО он может спровоцировать?

– Он считает это справедливой борьбой бедных с богатыми. А еще его сжигает ненависть к отцу, бывшему леваку, ставшему, как говорит Николя, циничным капиталистом.

– Ох уж эта наследственность…

Она закуривает, отец недовольно морщится. Она знает, что он, как и ее дед, хочет, чтобы она бросила курить, но у нее не хватает на это силы воли.

– Помнится, я читала в «Энциклопедии относительного и абсолютного знания», что на 25 % на нас влияет наследственность, на 25 % – карма, остальные 50 % – это свобода воли… – говорит она. – Николя невдомек, что он борется против собственной наследственности, что это – главное, что им руководит.

– Он отказывается походить на отца и тем самым делает его стержнем своей жизни: отец превращается в его главный ориентир, – комментирует Рене.

Николя пойдет по стопам отца, додумывает Эжени.

– Ты тоже находишься под воздействием… сигареты. Пойми, содержащееся в ней вещество руководит твоими поступками, твоим настроением.

– Умоляю, папа, прекрати… Только что я спорила на эту тему с дедушкой, теперь ты туда же! Это мой последний клочок свободы.

– Скорее, это твоя зона саморазрушения. Я думал, что болезнь матери заставит тебя одуматься. Если я потеряю вас обеих, это меня прикончит.

Эжени придвигается к отцу и кладет руку ему на плечо:

– Папа, мы сто раз это обсуждали, ты знаешь, что я не передумаю. Позволь мне хотя бы такую дурость. Да и не собираюсь я умирать, по крайней мере, пока.

Он тяжело вздыхает, борясь с желанием высказать все начистоту, как вдруг раздается звонок в дверь. Он забирает у курьера заказ – пиццу на двоих.

Сидя у низкого столика, они едят прямо из картонной упаковки. Потом Эжени встает и, продолжая есть, подходит к старинной на вид венецианской маске.

– Напоминание о твоих прежних жизнях? – спрашивает она отца, указывая на маску.

Рене не отвечает.

– Ты еще не рассказывал мне, что повидал в своих странствиях. Есть секреты, которые ты хотел бы сохранить?

– Если хочешь знать, я прожил уже сто одиннадцать жизней. Нынешняя – сто двенадцатая. Два десятка своих жизней я исследовал вдоль и поперек.

Эжени считает маски на стене, на это уходит немало времени.

– Как видишь, масок ровно сто одиннадцать, – говорит ей отец.

Она подходит к японской маске и гладит ее ладонью.

– Ты жил в Японии.

– Побывал самураем примерно в XVII веке. Об этой жизни я не люблю распространяться: в ней я перебил кучу народу без малейших угрызений совести. В те времена убийство считалось искусством и