Вальс душ - Бернард Вербер

долгом. К тому же я всего лишь повиновался своему дайме – это что-то вроде японского барона. Но я не был знаком со своими жертвами и убивал, не зная причин. Бывало, что даже с удовольствием.

– Искусство?.. – переспрашивает шокированная Эжени.

– Ты должна понять одну вещь: прежние жизни нельзя судить, исходя из наших нынешних ценностей. Да, бывают времена и страны, где поступки, кажущиеся нам теперешним отвратительными, считаются в порядке вещей, даже поощряются.

– Можешь привести примеры? – спрашивает она, не очень-то стремясь получить ответ.

– Например, покупая катану, японскую саблю, можно было попробовать ее за лавкой на приговоренных к смерти: отсечь кому руку, кому ногу, кому и голову. Так проверялось качество лезвия.

– Ужасно!

– Это ты еще не знаешь о нашей половой жизни… Поскольку мы были неженатыми бездетными воинами, верхом утонченности были… лебеди.

– Лебеди? То есть как лебеди? Ты хочешь сказать…

– Мы их… Словом, мы вступали с ними в интимные отношения… В кульминационный момент мы отрубали им голову, чтобы судорога в момент смерти птицы вызвала еще более сильные ощущения.

– Отвратительно!

– Каких только ужасов я не пережил, практикуя V.I.E… Будешь много путешествовать в прошлое, тоже столкнешься с удивительными поступками, оставляющими далеко позади все описанное в книгах. Историки и этнологи знают не все. Есть такие жизни, куда лучше не соваться.

Эжени вспоминает, как сапиенсы пожирали неандертальцев.

– Понимаю… Ты видел много неизвестных примеров свирепости?

– Знать правду не всегда приятно. Даже без войн и убийств «нормальная» человеческая жизнь порой оказывалась чрезвычайно изнурительной. Например, современная анестезия существует с 1900-х годов. До этого хирургические операции и удаление зубов делались, так сказать, по живому.

Эжени содрогается, представив, что ей рвут зуб без обезболивания. Она останавливается перед смеющейся африканской маской.

– А роды! Конечно, тоже без анестезии… Это был опасный для жизни момент. Смертность новорожденных и младенцев была очень высока, как и риски для жизни матерей.

– Это именно то, что я хотела с тобой обсудить, папа.

– Роды? – напрягается отец. – Ты беременна?

– Наоборот, только родилась. Ну, в моем последнем опыте с V.I.E.

Он облегченно переводит дух.

– В общем, в этом не было ничего… хорошего, – продолжает молодая женщина. – Рождение – весьма обескураживающее переживание. Дни похуже, чем у моего кота: ровно ничего не происходит, кроме моего плача. Тогда мне дают грудь, и я сосу, или я испражняюсь, и меня заново пеленают. В промежутках я дрыхну, потом все повторяется. Я даже не смогла выяснить, в какую эпоху и в какой стране родилась. Именно по этой причине мне потребовалась твоя помощь.

Рене подливает ей чаю:

– Совсем забыл тебе сказать: ты можешь «перепрыгивать» через неинтересные моменты своей прежней жизни и сразу переходить к интересным.

– Это как ускорение воспроизведения, когда в фильме встречается затянутый, скучный эпизод?

Она садится на диван и пьет чай с жасмином.

– Именно так, – подтверждает отец. – Можно вообще прыгать от сцены к сцене без ускорения.

– И как добиться такого чуда?

– Все дело в дозировке: ты отдаешь 90 % своего сознания той, кем ты была и кто действует, а 10 % оставляешь себе теперешней, наблюдающей. Эти 10 % контролируют протекание сцены.

– Я не вполне понимаю, папа.

– Вернемся к метафоре с кино: скажем, 90 % твоего сознания переживают сцену, а 10 % держат пульт и могут переноситься прямо в интересные моменты.

Эжени вспоминает, что во время сеансов V.I.E. ей действительно казалось иногда, что на заднем плане оставалось ее самоощущение, Эжени Толедано, современной молодой женщины, наблюдающей, как живет Пус в своем доисторическом времени.

– Мне все-таки хочется, чтобы ты был моим проводником и показывал, как совершать эти прыжки во времени.

– В таком случае, если ты готова, мы отправляемся. Но предупреждаю: изучение целой жизни может затянуться, поэтому займи позу, в которой сможешь долго оставаться неподвижной.

Пока он относит на кухню картонки из-под пиццы, Эжени задергивает занавески, зажигает свечи и садится на диван, подобрав под себя ноги. Отец, вернувшись в гостиную, садится напротив дочери на стул.

Слушая отцовский голос, Эжени закрывает глаза, спускается по десяти ступенькам, вставляет ключ в замочную скважину большой двери своего подсознания, переступает через порог и направляется к двери номер 1.

46.

Душа Эжени открывает глаза и оказывается в теле новорожденного. Она видит свои пухлые ручонки и размытый мир над колыбелью, где лежит.

Она одна в комнате. Откуда-то издалека до нее доносится голос отца:

– Ты там?

– Да.

– Хорошо. Теперь сформулируй желание: перейти к следующей важной сцене в жизни этого человека.

Эжени сосредоточивается и думает:

Прыжок в следующий важный момент.

Какой-то вязкий поток переносит ее в следующую сцену.

Первое, что она улавливает, – звуки трения. Одновременно она чувствует запах мокрой земли и горелой древесины. Картинка становится четче, она видит кувшины, кружки и кубки на полках.

Справа от нее сидит седобородый мужчина, перед ним гончарный круг на оси, он вращает его ногами. На нем бежевая льняная туника с красными полосами.

Интуиция подсказывает Эжени, что это ее «новый отец» в этой «новой жизни» после жизни Пус.

Чуть дальше женщина в такой же бежевой тунике расписывает вазу. На ней ожерелье из кусочков керамики.

Это моя новая мать.

Она опускает глаза и видит свои руки – руки девочки лет десяти.

– Иштар! Хватит витать в облаках. Уже готово, клади!

Значит, меня зовут Иштар…

Девочка, в которую она вселилась, отвечает:

– Я сейчас, мама.

Эжени понимает язык матери, каким бы он ни был, потому что сама на нем говорит.

Девочка берет дощечку с глиняными пирамидками и кладет ее в печь.

– Получилось? – спрашивает голос невидимого отца.

– Да, я «внутри» девочки, в гончарной мастерской. Девочку зовут Иштар.

– Иштар… Имя может быть месопотамским. По-моему, еще оно было распространено у аккадцев, вавилонян и ассирийцев. Уже появляется какое-то представление о народе, эпохе и месте.

– Здесь тепло, мои мать и отец не узкоглазые, у них светлая кожа.

– Теперь, когда ты поняла принцип прыжков во времени, я предоставляю тебе самостоятельно управлять путешествием по этой жизни. Применяй все пять чувств и присматривайся к деталям, чтобы потом все зарисовать и показать мне.

Эжени опять сосредоточивается на гончарной мастерской.

Девочка, в которой пребывает ее душа, разрисовывает готовые глиняные тарелки. Ее узоры проще, чем у матери.

У входа в мастерскую лежит лохматая собака, она неотрывно смотрит на людей. Приходит мужчина, желающий купить кружку. Мать девочки встает и показывает ему кружки разных размеров, стоящие на столе.

– Проводи покупателя наверх и покажи ему остальное, – велит она дочери.

Девочка поднимается по лестнице в комнату с большим балконом. Там множество амфор и кружек,