Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский

только, но на двадцати копнах далеко не ускачешь. Вот и потурят нас, молодчиков. А куда? Там все бросили, тут отнимут. Эх, девка, видно не до сласти! Хлебнут горюшка наши помещики.

Удрученная ее словами, Стеша замолкла и за ужином не встречалась с ней взглядом. Лиса пытливо посмотрела на невестку и с грубоватой прямотой спросила:

— Аль на меня гневаешься? Я, матушка моя, правду тебе сказала. У самой сердце болит.

— Я ничего… Что ты? — Стеша вскинула на нее глаза, закусив задрожавшие губы, вскочила и уткнулась головой под полог к спящим детям.

После ужина Лиса взяла в сенях длинный шест и обошла с ним вокруг двора, прислушиваясь к свисту ветра. Ветер гнал с холодной стороны редкие облака, их бег был суров и быстр, а если смотреть в небо долго, то начинало казаться, что облака стоят на месте, а по их гребням бегут тусклые озябшие звезды.

И глушь кругом, глушь. Только у Ерунова в окнах свет. Ах, этот Ерунов!

Острая на догадки Лиса никак не могла понять, чего от нее хочет этот льстивый, темнодушный человек. Будто и прямо в глаза глядит, а все чуется за этой добродушной оболочкой волчий оскал.

В последнее время Ерунов часто заходил к ней, называл ее «дружбой» и всячески набивался со своей помощью. Тогда, в день обыска в мазанке, Лиса зашла к нему вечером. Он долго спрашивал ее о нуждишке, о том, подает ли из солдат слух сын, потом перевел разговор на Яшу. Неожиданный конец этого блаженного тяжело лег на сердце Лисы, оттого она так рьяно говорила тогда о том, что тут не без злого умысла, что она под какой угодно присягой скажет, что убил его Борзой. Ерунов хмыкал носом и писал с ее слов в книжечку.

Лиса дергала его за рукав:

— Своими глазами видела. Провалиться мне, не дождаться светлого дня, видела! Нарочно проститься приходила после всех. Завернула покрышку, отдернула запасник от рубашки, а у него — вот отсохни язык! — вся грудь, как котел, синяя. Перед смертью скажу, что видела. Засудить его, кобеля брюхатого!

Ерунов подергивал плечами, будто холодно ему было от ее слов, и карандаш все быстрее бегал по книжечке. Потом он снял очки и, приложив книжечку к груди, долго смотрел на Лису, словно впервые ее увидел.

— Дело такое, дружба, что или мы сядем, или он завертится, как уж под скрябкой. Поняла? Только теперь надо молчок.

Лиса успокоила его:

— Что ты, бог с тобой! Ай я не знаю.

С того дня Ерунов на каждом шагу проявлял к Лисе внимание. На своем току обмолотил ее овес, дал веялку, даже заехал по пути на мельницу и навалил на воз пять мешков ржи. Галка, и та забредала изредка в избу, судачила, ругалась, советовалась о тканье. Ее посещения были приятны: Лиса охотно говорила с ней, старалась показать свое расположение.

Но иногда, сидя в кругу своих, Лиса опасливо гадала:

— Не зря этот поворот придумал мой «дружба». Как бы он меня не проглотил вместе с потрохами.

Ее успокаивал Гришка, почувствовавший облегчение от еруновской помощи.

— Чего зря выдумываешь? Все ты разные страхи…

— Ну-ну, я так. Хозяин молодой! Как бы нас от хозяйства-то…

Чтоб не быть в долгу, Лиса навязалась Галке выткать ей попонки, посылала Гришку к Ерунову на вейку и тем прогоняла тревогу.

С поддержкой Ерунова Лиса как-то острее стала замечать мытарную жизнь соседей-тамбовцев. Артем, Тарас, Головастый Ионка выбивались из сил, не знали отдыха, но казалось, что они ничего не делают, до того на их усадьбах было все разбросано, положено непутем, скотина ходила без присмотра, ребятишки выбегали на улицу босые, посиневшие, покрытые коростой. И ей думалось, что порядка в жизни соседей не будет никогда, они, как заводные, всю жизнь будут ходить, прибирать, сколачивать, ругаться. «Зачем и живут люди? Блаже б не родиться», — думала Лиса, и у ней теплело в груди от жалости к тяжелой участи соседей, к ребятишкам, к худореброму, испитому скоту.

Хуже всего жилось Тарасу. Одиночество вконец измотало малосильного мужика. Он сам топил печь, кормил ребят, сам мыл им рубашонки, поспевал и молотить и пахать. Как-то Лиса зашла к нему в избу. Ребятишки сидели на земляном полу, ели картошку. Увидев ее, они бросились врассыпную и забились на печку. Из чулана выглянул сам Тарас и, одергивая рубаху, вышел на свет. На лице его появилась растерянность, он странно мигал левым глазом и не знал, как встретить незваную гостью. Лиса спокойно села на коник и весело заговорила первая:

— Пришла проведать. С одной стороны, люди. Поглядеть, как без бабы могдаешься.

Тарас мигнул глазом и сел к столу.

— Могдаемся. От дождя не в воду.

— И то я гляжу, ты еще ухватист. Другой бы закричал на голос.

— Криком не поможешь.

Он, видимо, ждал, когда Лиса уйдет, и все оглядывался на окошко.

— Женился бы. Так совсем смотаешься. Ишь, как посумрел-то.

Тарас посмотрел на Лису.

— Посумреешь. А кому мы нужны? В этот провал разве какая пойдет?

Не дослушав его, Лиса заглянула в чуланчик и, увидев там корыто с грязным тряпьем, повернулась к Тарасу:

— Стираешь? Ну-ка, дай я.

И, не дав ему опомниться, засучила рукава и принялась за рубахи. Стена отчуждения треснула. Тарас вытащил из печки чугун с водой, подал обмылок и, глядя на ловкие руки Лисы, зацвел робкой улыбкой.

— Что значит… баба-то. А я обчикался весь…

Взявшись за дело, Лиса почувствовала себя командиром. Приказала Тарасу снять с ребятишек рубашонки, послала его за водой. Тарас неловко толкался около нее, норовил отстранить ее от корыта, но Лиса гнала его из чулана, замахивалась на него мокрым жгутом перекрученной ветошки:

— Так вот и огрею! Видел? Теперь уж не мешай.

Она провозилась тут до вечера и ушла после того, как ребятишки были умыты, а выстиранное тряпье сохло в избе на протянутых веревках. Перед тем как уйти, Лиса осторожно спросила:

— Ну, как же, Тарасий?

Тарас не понял, о чем она хочет спросить, длинно заговорил о долгах банку, о новой бумаге, полученной на днях, где была угроза лишить его земли. Говорил он об этом виновато, словно несчастье сваливалось на голову по его оплошности. Лиса глядела ему в лицо — сморщенное лицо сорокалетнего старика, с овечьим выражением блеклых глаз, с редкой, давно не мытой бородой. И как-то стороной ей подумалось о том, что этот человек был молод, умел небось смеяться и думал, что впереди будет хорошая и радостная жизнь. Она вздохнула и положила руку