Человек, который любил детей - Кристина Стед

пугающую власть супружества; они были повязаны друг с другом до самого конца – до того самого конца, когда блеклые черви и корни травы заглушат рев его фанфар и ее поношения любви. Ее муж – боязливое тщеславное ничтожество – никогда не посмеет избавиться от нее; потому она до сих пор и остается его женой.

– Сколько же долгих мучительных холодных дней я пережил с тобой, Хенни! – говорил Сэм. – Казалось, день и ночь дует северный ветер, и наш дом, стоящий здесь на холме, открыт всем ветрам нашего гнева и нашей ненависти. Те ветры сутки напролет бесновались в наших комнатах и коридорах. Что я найду, думал я, по возвращении домой? Ты никогда не поймешь – потому что тебе на меня плевать, – что я выстрадал в те ранние годы нашего брака. Хенни, ты постоянно твердишь о своих мучениях, – например, поэтому, я знаю, Хасси и не бывает здесь, – но каково мне, ты хоть раз подумала? А ведь я тебя любил. Ты хоть представляешь, что я часами пребывал в состоянии ужаса, пока не добирался домой – боялся, что найду своих детей зарезанными, а тебя – в луже собственной крови? Однажды я вернулся домой и всюду искал, звал тебя. Ты не откликалась. Едва не теряя сознание, я бегал из комнаты в комнату, а ты все это время пряталась в стенном шкафу под лестницей, возможно, посмеиваясь надо мной – над моими метаниями и страхом. Наконец я заглянул в тот злополучный шкаф и увидел тебя. Ты, забившись угол, стонала. Утомилась от собственного спектакля! Мне было трудно понять, когда тебе действительно плохо, а когда ты бесстыдно притворяешься. Мне вся моя жизнь представлялась бессмысленной – пустыня стыда и невыразимого сожаления, а за моей спиной жена с суицидальными наклонностями! Те годы были для меня сущей мукой – годы, которые я с радостью посвятил бы служению родной стране. Мужчина, летящий в родное гнездо как на крыльях, потому что его дом – это оплот незыблемого покоя, самый богатый человек на свете: он себя не пощадит ради супруги и потомства. Если ты чиновник на государственной службе, считай, что на твое имя открыт доверительный фонд, но при этом надо мной всегда висел дамоклов меч. Хенни, я ведь мог бы занять более высокий пост, и ты была бы женой более влиятельного, более состоятельного человека. Но мне, самому любящему из мужей и отцов, отказано в этом простом удовольствии – дарить любовь жене и детям, а ведь, не считая общественного признания и любви друзей, это – единственная награда, которая мне нужна.

Хенни тем временем спокойно возилась у плиты и теперь протянула ему над раковиной маленькую белую чашку с горячим кофе.

– Выпей кофе, Сэмюэль; сахар в шкафчике на полке.

– Я стал надолго уезжать из дома, – потеплевшим тоном продолжал Сэм. – Посещал рыбоводные питомники и птицеводческие станции, даже ходил с исследовательским судном, чтобы у тебя было время успокоиться.

Не отвечая, Хенни сидела к нему спиной и пила чай. Лицо ее чуть раскраснелось, в глазах появился светлый блеск.

– А ты вместо этого флиртовала с Марком Коулфаксом, – с грустью добавил Сэм. – Я верю тебе на слово, что между вами ничего не было.

Хенни разломала печенье. Она все так же хранила молчание, но бросила в сторону мужа нетерпеливый взгляд. Сэм не заметил.

– Я никогда его не прощу, хоть это и идет вразрез с моей натурой. Я люблю прощать, прошлое пусть остается в прошлом, но человек, который предает самое святое – доверие друга и пытается осквернить его дом, подлец с большой буквы. Как ни прискорбно это признавать, но я, если вижу его на улице, перехожу на другую сторону и стараюсь не ходить там, где бывает он. Ни один мужчина, способный чувствовать как мужчина, такого простить не может!

Эти откровения Сэма вызвали гневное выражение на лице Хенни, но она старалась скрыть от него свою ярость. Сэм же молчание жены истолковал по-своему. Он заверил ее, что не намерен ворошить темное прошлое. Возможно, они выдержали бурю; возможно, его новое назначение привнесет перемены в их жизнь. Они теперь старше, дети подрастают. Они должны погрузиться в радости и интересы своего юного потомства, забыть о себе и думать о других – о молодом поколении, гражданах будущего.

– За все минувшие годы я не сделал ничего такого, чтобы заслужить твою неприязнь – подлинную или мнимую, – продолжал Сэм, – но, возможно, мы оба понимаем, откуда происходят эти чувства. Мы оба несчастные существа, и, осознав это о себе, быть может, мы сумеем наладить более счастливую совместную жизнь.

– Не знаю, – наконец тихо произнесла Хенни, – к чему конкретно ты ведешь? Что толку обманывать себя? Вместе мы никогда не были счастливы – и не будем. Не понимаю, зачем ты хочешь меня удержать. Тебе с самого начала следовало меня отпустить. Зачем ты вообще сделал мне предложение в тот день во Фредерике? Я вышла бы за другого.

– Я – не религиозен, но супружество для меня священно, – запротестовал Сэм. – Даже наш с тобой брак, Хенни, выше всякой мирской суеты, хотя бы потому, что у нас есть дети. Мог бы я допустить, чтобы наши дети были разъединены, разделились в своих привязанностях к родителям, пытаясь понять, чем плохи отец или мать?! Исключено! Это просто немыслимо! – Он содрогнулся. – Нет, птенцы должны расти в родном гнезде, пока у них не отрастут крылья и они не разлетятся по миру в поисках своего места. Надеюсь, что мы с тобой, Душенька, произвели на свет блестящие умы и благородные души. Твой отец – замечательный человек, и я надеюсь, что из наших мальчиков хотя бы один станет великим ученым, а обе девочки вырастут прекрасными женщинами. Под моим наставничеством. И если окажется, что они не столь умны, как я того желаю, по крайней мере, они смогут трудиться на благо родной страны, на госслужбе, вместе со мной, исповедуя мои принципы, когда проникнутся моими идеями о сверхдержаве, построенной на идеалах, что зреют в умах наших величайших соотечественников – ученых, приверженцев нового социализма, вождей нации! Душенька, ты же не хочешь вносить разброд в умы наших детей. Мечта всей моей жизни – вырастить своих детей могущественными людьми, воспитать племя исполинов, которые пойдут по моим стопам. И только поэтому – раз уж ты спросила – я стараюсь сохранить нашу семью все эти годы недовольства и брожения. Я делал это, не сетуя на судьбу, невзирая на собственные горести и твою