Человек, который любил детей - Кристина Стед

– Мэри, из-за чего весь шум?

Жена его тут же подхватилась и кинулась в кухню, потянув за собой внучку. И это были единственные слова, которые когда-либо слетали с губ на каменном лице Исраэла в присутствии Луизы.

Он жил с сыновьями и дочерьми, командовал ими из гостевых комнат, которые служили ему цитаделью, но всегда держался особняком, у кого бы из детей ни гостил – будь то свободомыслящая Бьюла, набожный Дэн или суровый Симеон (Рубен был слишком беден, чтобы принимать в своем доме отца). Он к ним не выходил, не беседовал и не гулял с ними, а только и делал, что сидел на кровати, укутавшись в одну из шалей жены, уныло смотрел в одну точку или вышагивал по комнате – злой, готовый цапнуть, будто пес, оставленный охранять чью-то собственность. Дети знали натуру отца столь хорошо, что даже не думали докучать ему, хотя бы ради собственного спокойствия, – чтобы не давать ему повода неистовствовать, бесноваться, изрыгать свое недовольство. А ему хотелось злиться, в этом было его предназначение, но злиться было не на что. Окружающие и мир в целом отказывали ему в удовольствии побушевать, и в этом крылась великая несправедливость, от которой он ужасно страдал. И потому он вышагивал, вышагивал, распаляя в себе гнев, который не находил выхода. Но эта испепеляющая ярость, которую не на ком было сорвать, поддерживала в нем огонь молодости: на девятом десятке он все еще оставался черноволосым и энергичным. Все остальные его родные лишь вздыхали, втайне желая ему смерти. В том, что касалось отца, они не думали о библейских заповедях, ибо он был Библией для себя самого. В собственных глазах он был закон Божий. Его воля была священна, как Писание, и так было всегда. Он настроил против себя целую армию. Он любил ненависть и презирал эту армию, состоявшую из его собственных детей. Он был мизантроп, ненавистник, циник – угрюмое воинственное жилистое существо. Он месяц прожил у дочери Бьюлы, пока там гостила Луи, и никто слова живого от него не слышал. Правда, до них целыми днями доносился голос Мэри, которая что-то быстро говорила ему; он же, вне сомнения, общался с ней знаками и взглядами. Но Бьюле было трудно принимать у себя одновременно родителей и Луи. И она написала письмо, на которое получила благосклонный ответ. Последовала душераздирающая сцена. Бьюла объяснила матери, что их ждет у себя Роуз. Несчастная старушка заплакала, говоря, что их швыряют, как мячик, что они никому не нужны, даже дочерям, которых она выносила в своем чреве. Женщинам, которые знают, что ей пришлось вынести, она не нужна. Потом и Бьюла заплакала, и Луи, сидевшая во главе стола, тоже заревела. И три женщины, нарыдавшись, почувствовали, что их объединяет любовь. Однако бабушке все равно пришлось уехать. Бьюлу мучила совесть, но, оставаясь непреклонной, она пошла собирать родителей в дорогу. И сразу раздались крики старика, который наконец-то нашел достойный повод излить свою ярость. Однако что именно было сказано, если вообще-то что-то было сказано на человеческом языке, Луи так никогда и не узнала, ибо скандал разразился за закрытыми дверями. Когда старики уехали, Луи поселили в их комнате.

Раз в неделю в Харперс-Ферри навестить Луизу приезжали дети Дэна – юные Роуз и Дэн. В комнатах третьего этажа, затемненных деревьями, для них было много места. Вертлявая шатенка Роуз, худая маленькая злючка, Луи мало интересовала. Она предпочитала проводить время с Дэном и, когда Роуз не путалась под ногами, ходила с ним на прогулки. Они шли по дороге под сенью старых деревьев, которые укрывали их от жары и во влажный душный день, когда на небе клубились облака, пронизанные слепящими солнечными лучами, и в ясный июльский день. Эта дорога приводила их на заросшее травой старое кладбище, где во все стороны открывались дали дальние, как из дома Господня на вершине горы, как с той горы, где Дэнов Господь Саваоф устроил для «всех народов трапезу из тучных яств»[55]. Потом они либо сходили вниз по узкой тропе, что тянулась за нависавшей над рекой скалой Джефферсона, садились и смотрели на речную долину, либо шли к верховью Шенандоа, либо спускались с другой стороны от облезлого домика кладбищенского сторожа и находили тропу, с которой открывался вид на Потомак. Эта тропа ползла вниз по склону мимо мрачных навесов и ржавых калиток к ступенькам, что вели к подножью холма, к улице, на которой стояли невысокие тополя и разрушенные наводнением дома с зияющими дырами и погнутыми балками, зеленели буйные заброшенные сады, а во дворах гуляли толстые, обожженные солнцем свиньи. По этой улице можно было дойти до старого арсенала и паромной переправы. Иногда они возвращались к исходной точке своей прогулки, предпринимая рискованное восхождение к скале Джефферсона. Дэн говорил мало, но ему нравилось то же, что и Луи. Жизнерадостный по натуре, он поверял ей сокровенные мысли своим звонким срывающимся голосом. Тетя Бьюла смеялась, глядя на племянников, а дядя Чарли называл их Черно-Белыми.

– Вижу, Черно-Белые опять пошли искать бумажное дерево. – Это он произносил таким тоном, будто никому не по силам найти бумажное дерево, а потом рассказывал им одно из своих преданий.

Однажды, когда на холме строили один из домов – ныне это старый деревянный дом с резными деревянными столбами (дело было в канун Рождества),– подъехал какой-то человек в повозке, запряженной парой лошадей. Он сказал, что поможет построить дом, если хозяева примут его на постой вместе с его повозкой и лошадьми. У мужчины не было ни денег, ни своего жилья, и хозяева согласились. Он украсил резьбой четыре столба веранды, прожил с этой семьей год, а на следующий год рождественским утром взял шляпу, попрощался и покатил своей дорогой, заявив, что каждая из сторон выполнила условия его договора. Тот дом с четырьмя резными столбами, даром что полуразрушенный, так и стоит на том месте до сих пор, и на этом история заканчивалась. Дядя Чарли просил их назвать деревья в его саду: грецкий орех, японский кедр, две колорадские голубые ели (одна с мучнисто-голубой хвоей, вторая – с обычной зеленой), катальпа, хурма виргинская. После медленным прогулочным шагом они шли по зеленым улицам к негритянскому колледжу[56]. Во время прогулок Дэн иногда обнимал ее рукой за талию, иногда просто брал за руку. И вообще,