Человек, который любил детей - Кристина Стед

обеды, однако ее большой чистый дом на возвышенности был открыт для редких приезжих. Два ее сына трудились на госслужбе; муж, страдающий артритом, теперь мог только разве что возиться в саду, да иногда подменял кого-нибудь в автомастерской, но не за деньги. Им принадлежал дом на улице, которая вела к кладбищу, но они редко сдавали его в аренду. Времена изменились. Каждый новый год был менее прибыльным, чем предыдущий, а Луи росла, толстела и становилась ленивее. Богатые Поллиты (в глазах тети Бьюлы) не платили ни цента за то, что Луи проводила у них летние каникулы, и по истечении двух, а то и трех месяцев они на свои деньги должны были отвозить ее домой. Тетя Бьюла, раздражаясь время от времени, пыталась заставить взрослеющую девочку помогать ей по дому, но ее мучила совесть: пусть волосы у Луи были золотистые, как светлый мед, она во многом напоминала ей давно почившую черноволосую Рейчел. Луи унаследовала от матери ее длинные ресницы, маленький бунтарский рот и высокие скулы. Все знали, что Луи нелегко приходится с той «корзиной щенят», тем более что в доме почти никогда не было служанки, которая помогала бы «мачехе».

Худосочные сыновья Бьюлы, члены ИМКА[47], когда приезжали домой, всегда были добры к своей маленькой кузине. Они повесили для нее гамак, показали книги, научили вязать узлы, сажать деревья и т.д. И она простодушно, доверчиво ходила за ними по пятам и всегда жалела, когда они уезжали.

Порой Бьюла вынуждала ее отвлечься от своих грез, извечного чтения и повторения стихов или сцен в каком-нибудь укромном уголке сада и отправиться с визитом к кому-нибудь из других Бейкенов. Сначала они навестили дядю Дэна, который жил в Чарльзтауне и приезжал за ними на своей машине. Все мужчины Бейкены были высокие (рост дедушки Исраэла составлял шесть футов четыре дюйма[48], это если он измерял его без обуви, в носках с дырявыми пятками, и сам он был прямой, как палка), но в большинстве своем худощавые, жилистые и при этом толстозадые. Жены у всех Бейкенов были суетливые, недовольные (жена дедушки Исраэла, Мэри, однажды целый день ныла, канючила, умоляла, чтобы добиться от него хотя бы одного сердитого слова). Жена дяди Дэна, Роуз, тоже была сварливой мегерой, но более мягкого толка. Все мужчины Бейкены были религиозны (хотя дедушка Исраэл, исповедовавший свою жестокую революционную религию, был слишком горд, чтобы вступать в их святая святых). Дядя Джозеф, помещенный в психиатрическую лечебницу, сутки напролет бубнил там себе под нос стихи из Библии. Но никто не был так тошнотворно аффектирован в своей христианской вере, как дядя Дэн. Он тридцать лет торговал вразнос бакалейными товарами и был ярым сторонником семейных завтраков, а по отношению к «сиротке» Луизе был слащав, как сахар, слащав до невозможности: всегда первым (не считая благоразумной Бьюлы) приглашал ее в этот Израиль у слияния двух рек. Когда Луи первый раз приехала к нему в гости, у нее вызвала недоумение раздражительная доброта тети Роуз. Они все сели ужинать. Дэн занял место во главе стола, Роуз – на противоположном конце, напротив мужа. Рядом с Дэном сидел младший Дэн; он был двумя годами старше Луи. Рядом с Роуз сидела маленькая Роуз; она была младше Луи. Между ними расположились малыши – мальчик и девочка. Рядом с Луи сидела тетя Бьюла. Когда подали суп, дядя Дэн встал, а все дети – Роуз, Дэн, малыши Нелли и Дэвид – опустились на колени у своих стульев. Тетя Роуз кинулась на кухню, где стряпала молодая женщина.

– Роуз,– мягко окликнул жену дядя Дэн, и та, развязав передник, с сердитым видом вернулась к столу и села на свое место.– Луи, дорогая,– обратился дядя Дэн к племяннице,– тебе необязательно преклонять колени, если только сама того не желаешь.– И Луи тотчас же опустилась на колени, но глаза не закрыла, а стала смотреть вокруг и заметила, как Роуз и Дэн улыбнулись, с надеждой глядя на нее. А потом дядя Дэн (закрыв глаза с длинными ресницами, которые легли ему на щеки, и подняв к потолку красивый овал льстивого лица) затянул елейным модулирующим голосом: – Псалом двадцать восьмой, стих девятый: Спаси народ Твой и благослови наследие Твое; паси их и возвышай во веки веков! Аминь.– И он продолжал молитву, упоминая все их имена: – Но перво-наперво нашу дорогую Бьюлу, которая снова с нами, и особенно нашу дорогую маленькую кузину Луизу, дочь моей дорогой сестры Рейчел, которую мы все любим, хотя и видим редко, и которая непременно станет «венцом славы в руке Господа»[49]. Да, дорогая Луиза, – снова обратился он к маленькой племяннице, наблюдавшей сквозь пальцы за своими кузенами и кузинами (а те, в свою очередь, точно так же, сквозь пальцы, наблюдали за ней), – мы очень и очень рады, что ты с нами. – И стал дальше молиться за родных, а потом сел и в завершение шутливо добавил: – А теперь за суп. – И принялся с аппетитом орудовать ложкой. А тетя Бьюла и Роуз снова поспешили на кухню, где с ходу начали обсуждать какую-то Еву, которая «поднялась – неслыханное дело! – уже через два дня после родов».

После ужина малышка Роуз забралась к отцу на колени и обняла его за шею, со смехом уговаривая сводить ее в субботу в кино. А четырнадцатилетний Дэн подошел к Луи и таким же елейным голосом, как у отца, предложил пойти с ним в сад, чтобы посмотреть на его голубей. Малыш Дэвид принес Луи какую-то коробку – кинетоскоп, который он смастерил своими руками. А белокурая малышка Нелли, глядя на брата, показала Луи свою куклу. Женщины тем временем продолжали суетиться, убирая со стола грязную посуду и обсуждая семейные дела:

– Знаешь, что я сделала бы, будь это моя дочь? Срезала бы ее ужасные длинные космы, и она забыла бы про головные боли.

После, умиротворенные, они уселись на крыльце с вязанием и штопкой. Нелли вертелась возле матери. Отец Дэн и сын Дэн, приобняв друг друга за плечи, пошли прогуляться. Всякий раз, когда в их поле зрения попадала Луи, они обязательно ее окликали: «Дорогая Луи» – и шли дальше. Наконец настало время укладываться спать. Это действо сопровождалось еще одной молитвой, которую тетя Роуз прочитала с отмеченного Дэном места:

– «Да славят Господа за милость Его и за чудные дела Его для сынов человеческих! Ибо Он насытил душу жаждущую и душу алчущую исполнил благами»[50]. Аминь.

После все