Базельские колокола - Луи Арагон

Госпожа Мелацци не знала, на что решиться: объяснить мадемуазель Юдифь, что такие книги могут принести ей только вред, или промолчать и следить за своей девочкой, когда та приедет. Но разве главным виновником не был беспечный отец, вечно ухаживающий за этой госпожой Дианой, которая годится в сёстры его ребёнку? И мать Мари-Жанны окончательно решила оказать услугу этой бледной девушке, подточенной горем (она распухла, это нездоровая полнота).

— Вы мне скажете, дорогая мадемуазель Юдифь, что я вмешиваюсь не в свои дела. Но я мать, и я знаю, дитя моё, чего вам не хватает. Не подумайте, что я кого бы то ни было в чём бы то ни было обвиняю. Вы уже взрослая, и жизнь (вздох) есть жизнь. Нужно уметь переносить и, главное, главное, — понимать и прощать. В этом кроется наше женское величие, и уж во всяком случае наше благоразумие. Мы окружены опасностями, и одна из величайших опасностей — это то поверхностное мнение, которое себе составляют о нас. Мы не должны давать повода ни для злословия, ни для строгости. Молодая девушка, почти ещё ребёнок — вы не сердитесь? я имею в виду Мари-Жанну — ребёнок не должен пачкать глаза и воображенье такими книгами, такими авторами, имена которых она не посмеет даже произнести вслух, имена которых — синонимы таких… словом, целой кучи вещей…

— Оскар Уайльд.

Госпожа Мелацци, оторопев, взглянула на Юдифь. Юдифь, прислонившись к кабинке шоколадного цвета, опять взялась за книгу. У госпожи Мелацци перехватило дыхание. Нет, вы подумайте! Она поспешно удалилась, оттого что тут мог бы выйти слишком длинный разговор.

II

Свадьба Дианы де Неттанкур и господина Романэ этой осенью не состоялась, но Диана с семьёй сняла квартиру в Пасси с отдельной комнатой на шестом этаже для Роберта, только что отбывшего воинскую повинность. Около одиннадцати часов господин де Неттанкур выходил погулять на Мюэтт и покупал «Фигаро». В этом состояла его личная жизнь. В двенадцать он возвращался и помогал Кристиане затянуть корсет. Иногда к завтраку приходил господин Романэ. Но чаще всего Диана заходила за ним в министерство.

В итоге всей этой истории Диана подарила брату мотоцикл. Роберт — вылитый отец, хотя он и без бороды. Он носит высокий галстук для верховой езды, так как у него опять появились фурункулы. «Тяжёлая служба в кавалерии», — говорила госпожа де Неттанкур. Господин Романэ стал бывать реже. Диана чаще уходила из дому. Она казалась озабоченной, стала употреблять другие духи. Тут уж, когда она переменила духи, мать её забеспокоилась. Она сказала мужу:

— Эдуард, каждый раз, когда я в жизни меняла духи, это что-нибудь означало.

Эдуард абсолютно ничего не ответил. Кстати, Эдуард никогда ничего не отвечал.

Госпожа де Неттанкур никак не могла хорошенько запомнить, где именно Диана познакомилась с господином Жильсон-Кенелем, хотя Диана ей раза три-четыре об этом рассказывала. Господину Жильсон-Кенелю было только сорок лет; он в большой дружбе со всем правительством. И он охотно помог бы Роберту получить место где-нибудь в министерстве, но из этого ничего не выходило, так как Роберт предпочитал гонять на мотоцикле по Версальскому шоссе; больше того, господин Жильсон-Кенель дарил Гюи заводные игрушки, исключительные игрушки. И раз как-то, когда госпожа де Неттанкур совсем запуталась в двойной фамилии своего милого гостя, никогда не являвшегося без фиалок или ландышей, смотря по сезону, он простодушно заметил: «Зовите меня зятем». Порешили на этом, без дальнейших разговоров. Впоследствии порешили без дальнейших разговоров считать Поля (господина Жильсон-Кенеля) женихом Дианы.

Но госпоже де Неттанкур всё-таки как-то удалось задать дочери несколько вопросов относительно господина Романэ: к слову пришлось. К слову пришлось по двум причинам: переменился кабинет министров, и Римскую премию по скульптуре получил молодой человек с блестящим будущим; молодой человек был чьим-то племянником. Если верить Диане, господин Романэ был чрезмерно ревнив:

— Он не понимает запросов женщины моих лет. К тому же он плохой семьянин.

— Вот видишь, — прервала её Кристиана. — Я же это всегда говорила!

Поль познакомил Диану со своими многочисленными друзьями. Он даже брал её с собой на деловые обеды к Ларю и в «Кафе де Пари».

— Дорогая, — говорил он, — вы цветок, украшающий наши мужские обеды, без вас обязательно всё сводится к похабщине или же просто к смертельной скуке.

— Похабщина, — заметил господин де Неттанкур, — тоже вещь не всегда весёлая.

— Вот вы всегда так… — воскликнула Кристиана.

Это происходило в салоне Неттанкуров, и на стене висели в рамках три фотографии фамильного замка.

— Chère madame 5, — обратился господин Жильсон-Кенель к матери, — Диана вносит в наши собрания ту женскую атмосферу, без которой мы не можем обойтись.

— Гм, — промычал довольно грубо Роберт, — Диана так мало говорит.

— Даже когда она молчит, — строго возразил галантный промышленник, — она приносит с собой неотразимое остроумие своей улыбки, которая освещает все наши разговоры, какие бы скучные они ни были!

Диана как раз улыбалась, вполоборота.

Диана представляла собой идеал красоты для обложек иллюстрированных цветных журналов: очень высокая, очень белокурая, черноглазая, белокожая красавица. Но господин Жильсон-Кенель был женат.

Когда госпожа де Неттанкур это выяснила (одна из её подруг, госпожа Мьелле, имеющая какое-то отношение к Мьелле из Версаля, у которых двоюродный брат — председатель окружного суда, обратила её внимание на этот факт), то тут-то и началось.

У Дианы была как раз новая соболья горжетка, и она устала — мигрень. Она прекратила всю эту историю семью словами:

— С — кем — хочу, — с — тем — и — живу.

На следующий день, за кофе, господин де Неттанкур положил на стол аккуратно сложенную газету «Фигаро» и с большим достоинством произнёс:

— Я тоже спешу смеяться, пока я ещё не вынужден плакать 6.

Эта фраза, очевидно придуманная ещё ночью, подействовала на Роберта возбуждающе:

— Эдуард, ты читаешь вредные книги, не иначе!

Но господина де Неттанкур невозможно было сбить с его конька.

— Да, плакать! — прибавил он и умолк. Все ждали продолжения. Глава семьи на секунду склонил голову долу, опершись на свои аристократические руки. Роберт с завистью смотрел на кольцо — печать с гербом — на пальце отца: он уже давно считал дни, когда оно перейдёт к нему.

Диана чувствовала скорее неудовольствие, чем любопытство. Ей уже не раз приходилось присутствовать при такого рода сценах.

Наконец аристократ поднял голову и сказал:

— Уведите ребёнка, пусть он играет в другой комнате. — Молчание. — Бедное, невинное дитя!

Но Гюи не желал уходить, он только что проложил железную дорогу между ножками стола. Он кричал, топал ногами. Роберт дал ему кусочек сахару,