Твой рай - Джехи Лим

– Почему ты вновь здесь? – прямо спросила Сунре, даже не взглянув в лицо Наен, которая приходила к ней уже несколько дней подряд.

Сунре засунула руки глубоко в миску с черным песком и закрыла глаза, как будто читала молитву. Накрашенные красным ногти время от времени выглядывали из песка.

– Так одиноко и грустно, я больше не могу жить одна. Я расстроена, поэтому, пожалуйста, скажите мне, поправится ли мой муж? Вернется ли он?

– Я не знаю, что будет с твоим супругом. Если тебе суждено жить, то даже если он и умрет, ты выживешь. Если тебе суждено умереть, то даже если он выживет, ты должна будешь покинуть этот мир.

– Не говорите так, как будто вас это не касается. Вы же знаете… Я так несчастна одна и чувствую себя такой покинутой!..

Сунре открыла глаза и посмотрела на нехарактерно бледную для женщин на Пхова шею Наен. Та подняла голову, встретилась с Сунре взглядом и почувствовала смущение, как будто ее поймали на мыслях о чем-то неподобающем.

– Я опустошена. И вы лучше кого-то другого можете понять меня.

– Жди. Новая карма найдет тебя, как нежный весенний дождь. Меня не будет здесь несколько дней: я ухожу на моления.

– Думаете, я прошу вас о помощи, потому что мне нужен мужчина?

Наен пришла сюда в надежде услышать от Сунре что-нибудь ободряющее, но в результате лишь сама говорила какую-то ерунду.

* * *

Это определенно была Сунре. Хрупкая женщина с необычайно темными глазами. Я долго смотрела на женщину, стоящую передо мной, прежде чем поняла, кто это. Сунре, которую Тэхо мельком увидел в порту Гонолулу.

Это была женщина, исчезнувшая из «Лагеря девять» и прозванная той, кто свел в могилу двоих мужчин.

Именно Симен узнала ее первой. Она была так удивлена, что громко поставила чашку, которую держала, на стол и вскочила со стула.

– Кто это? Ты разве не супруга господина Пхена? Ты жива. Ты жива! Спасибо, спасибо богам! Я думала, что больше никогда в жизни тебя не увижу.

Симен качала головой, как будто не могла поверить глазам, хотя Сунре стояла прямо перед ней. Симен знала Сунре лучше, чем кто-либо другой, и страдала сильнее всех, когда та исчезла. Если я говорила, что расстроена исчезновением Сунре, Симен бормотала в ответ: «Должно быть, ее положение было просто жутким».

– Я вижу, что для тебя время не прекращало свой ход, – заметила Сунре, медленно оглядывая полуседую голову Симен.

– Подпишусь под каждым словом. Не только время – ты, я, наша родина просы́пались сквозь пальцы. Всем нам пришлось нелегко. Что я хочу сказать: ты не одна, кому в этой жизни досталось. Просто, знаешь ли, мы никуда не уезжали.

Симен изо всех сил старалась сдержать слезы, но это было бесполезно. Было непривычно видеть ее плачущей – от радости, что она снова видит Сунре, или потому, что прошедшие годы были для нее трудными. Сунре спокойно покачала головой в ответ на слова Симен и взглянула на меня.

– Ты выглядишь усталой. А когда-то твое лицо было таким белым и гладким. Кажется, нет женщины, которой удалось бы избежать палящего солнца Пхова, – сказала она, обнимая меня.

Я обхватила руками ее худенькие плечи. Коснулась ее костлявых лопаток обеими ладонями. Ее темные глаза все еще сияли, но ничто не напоминало когда-то юное лицо, даже когда она смыла краску. Странное сияние – да, вот что я почувствовала в ней. Мне пришло в голову, что она не была той Сунре, которую я знала. Человек вернулся живым, но его прежнее «я» исчезло, поэтому я не знала, осталась ли в ней хоть крупица прежней личности.

– Я… теперь служу богине, – ответила Сунре, крутя чашку в руках, на вопрос Симен о том, как ей живется. Поначалу Симен, казалось, не поняла, о чем идет речь. В эти времена в корейской общине было широко распространено христианство, а другие религии еще не проникли внутрь. Если бы стало известно, что Сунре служит какой-то там «богине», совершенно ясно, каким стало бы обращение с ней. Я почувствовала тревогу, услышав ее признание, и подумала даже: к чему выдавать секрет, когда об этом никто не просит?

На лицо Симен на мгновение упала тень. Казалось, она не знает, как воспринять это сообщение. Должно быть, у нее возникли те же опасения, что и у меня.

– Богиня спасла мне жизнь. После того как на меня снизошла ее благодать, я чувствую себя спокойно и телом, и душой – по крайней мере пока.

– Звучит неплохо, как по мне. Если ты уверена… в этой богине, то, значит, для тебя она лучшая. Есть ли что-нибудь важнее собственной жизни? Так что приходится за нее держаться.

Как я и ожидала, Симен высказалась прямо и коротко. Сунре достаточно страдала и больше не должна терпеть боль. Симен знала это лучше, чем кто-либо другой. Не имело значения, кто эта самая «богиня», которая, точно та самая соломинка, помогает ей оставаться на плаву. Увидеть ее снова было само по себе достаточно. Я просто была благодарна за это судьбе и счастлива, что мы вновь вместе. И пока еще живы… При этой последней мысли я не могла не вспомнить о Чансоке и Сангхаке.

Новая карма

Калопапа, расположенная на краю острова Молокаи, называлась Долиной смерти, потому что из этого места возврата не было. Очутившись здесь, прокаженные не могли выбраться отсюда больше никогда.

Сойдя с парома, примерно за час езды на осле или лошади по крутому склону можно было добраться до деревни, где живут прокаженные. Дорога была извилистая и резко шла в гору, но как только путник миновал отвесный утес, его взору открывалась равнина, широкая и гладкая. Больные проказой называли место на вершине холма, где жили здоровые люди, Центром.

Палящая жара раскалила поле. Щеки горели, а спина изнывала от боли. День был безветренный, ни один лист не шелестел на дереве. Чансок за сегодня сделал два гроба и выкопал могилу. На Острове Мертвых, где не знаешь, кто умрет первым, сколотить для друга гроб или вырыть могилу было так же важно, как предложить ложку еды. Чансок считал эту работу более священной и чистой, чем любая религиозная церемония.

– Еще кто-то сегодня умер – стало быть, я смогу себе позволить поесть мяса, – пробормотал Чансок, ложась на землю.

Лани, уроженка Гавайских островов, в Калопапе считалась хорошей швеей. У большинства людей здесь пальцев не было, поэтому ее пять неповрежденных