Почтовая открытка - Анна Берест

переводить ее в другую школу… И вот уже я представляла себе журналистов с микрофонами, задающих вопрос: «Вы считаете, что в этой школе реально существует антисемитизм?», бесчисленные фургоны новостных телеканалов на улице… В общем, так я фантазировала о разных ужасах вплоть до самой встречи.

В вестибюле школы я рассматривала детские рисунки на стенах, забытые в углах поролоновые шарики, синие маты, развеселую краску на стенах… Потом пришла женщина и отвела меня к директору. Проходя мимо стеклянной стены столовой, где в ожидании обеда высились стопки граненых стаканов, я вспомнила, что в мое время на донышке стакана был написан возраст ученика.

Директор впустил меня в кабинет, я пожала ему руку — все казалось каким-то нереальным. Хотя кабинет выглядел точно так, как я представляла. На пробковой доске висело расписание и календарь текущего года. Несколько открыток на память о дальних путешествиях. Стеллаж с папками, а на столе — стакан со скрепками.

Директор сел в кресло на колесиках и улыбнулся плоскими широко расставленными зубками — мне вспомнился бегемот.

Я, собрав все свое мужество — и побольше воздуха в легкие, — стала излагать ситуацию. Директор слушал чуть наклонив голову вперед, его лицо было спокойным и почти неподвижным. Время от времени он моргал.

— Поймите, я не хочу делать из мухи слона, — сказала я. — Просто хочу обратить ваше внимание на инцидент, который произошел у вас на школьном дворе.

— Прекрасно, — ответил он. — Учтем.

— Я не хотела бы сообщать об этом ни учительнице, ни родителям учеников…

— И отлично. Не сообщу. Еще вопросы?

— Да нет…

— Ну тогда спасибо.

Я так растерялась, что просто сидела и смотрела на директора, не шевелясь.

— Вы что-то еще хотели сказать? — спросил он, не понимая, почему я не встаю со стула.

— Нет, — ответила я, не сдвинувшись ни на миллиметр. — А Вы ничего не хотите мне сказать?

— Нет.

Несколько нескончаемых секунд мы молча сидели друг напротив друга.

— Тогда хорошего вам дня, — сказал директор и направился к двери, давая мне понять, что беседа окончена.

Я вышла из его кабинета совершенно ошеломленная. Включила мобильник: на все про все ушло шесть минут.

Мне не пришлось умолять его не предавать эту историю огласке.

Мне не пришлось просить его не обсуждать ее с детьми.

— Ты просто оказала ему огромную услугу, сказав, что не хочешь поднимать шума, — замечает мама.

— Да я и сама это осознала, только поздно и резко, — отвечаю я.

— А чего ты ждала?

— Не знаю… Я думала, он поймет… что это касается и его.

Глава 6

— Ты думала, директор поймет, что это касается и его? — Жерар Рамбер захохотал на весь китайский ресторан, раскатисто и громко, % сидевшие за соседними столиками люди стали оборачиваться.

Жерар живет между Парижем и Москвой. Если его график позволяет, раз в десять дней мы обедаем вместе, всегда в одном и том же китайском ресторане, на равном удалении от его и от моей квартиры, сидим всегда на одном и том же месте, заказываем дежурное блюдо. Летом берем к нему что-то еще: я — десерт, он — пиво, хотя отпивает лишь пару глотков.

Жерар высокий, холеный, безупречно выбрит. Говорит громко, пахнет приятно, всегда весел и оживлен, даже когда поводов для радости мало. Жерар похож на жителя Рима, каким-то образом заброшенного в Париж, да, Жерар вполне может сойти за итальянца — с его костюмами, сшитыми на заказ, фиолетовыми пуловерами и носками от «Гаммарели», одевающего всех ватиканских кардиналов.

«С Жераром не бывает скучно» — именно так думают редкие люди, имеющие счастье с ним общаться. «Знаешь, я и сам себе неплохая компания».

В тот раз я рассказала ему всю историю со встречей в школе и реакцией директора.

— Так, значит, тебя это удивляет? Директор школы не чувствует, что это как-то к нему относится? Извини, я лучше похохочу, иначе расплачусь. Тебе же не хочется, чтобы я плакал, да? Так что я и дальше буду над тобой подтрунивать. Фегеле. Ты ведь птичка, я сейчас скажу тебе, почему ты птичка, но сначала дай-ка попробую твои нэмы, а ты слушай во все уши. Готова? Просто объедение! Закажу-ка я и себе этих нэмов. Девушка! Мне то же, что и малышке! Ну вот. Готова слушать?

— Да, Жерар, ловлю каждое слово, честно!

— Вот представь себе, мне восемь лет. И в начальной школе учитель физкультуры говорит: «Жерар Розенберг! Прыгайте, что вы торгуетесь?! Все ваше племя сплошь торгаши!» Дело происходит в начале шестидесятых, Далида уже поет свою песенку про девушку в бикини — и что? — во Франции царит все тот же антисемитизм. Ты понимаешь? Этот учитель, как и все французы в то время, знает о газовых камерах. Пепел еще не остыл. Но он говорит мне: «Все ваше племя сплошь торгаши!» Я не сразу понял эту фразу. Ты скажешь, это нормально, человеку восемь лет, он не понимает смысла каждого слова, да? Но эти слова застревают у меня в голове, записываются, как на жесткий диск. И потом часто всплывают в памяти. Хочешь знать продолжение?

— Конечно, Жерар!

— Два года спустя, в шестьдесят третьем, когда мне исполнилось десять, отец решил сменить нам фамилию — это можно сделать по специальному декрету Государственного совета. Да, предстояло сменить документы. Зачем? Потому что отец хотел, чтобы мой старший брат, которому в то время было всего пятнадцать, впоследствии стал врачом. Но отец слышал, что в медицинских вузах довольно сильны антисемитские настроения. И боялся, что вернется процентная норма и это помешает учебе брата. Ты слышала про процентную норму?

— Да, да, она существовала в России… Майские законы… А также вишистские законы во Франции, по которым только небольшая квота евреев допускалась к поступлению в университеты…

— Вот именно! Значит, ты в курсе! Люди не хотели, чтобы мы все заполонили. Опять повторяется старая песня, хотя и на новый лад. Сама увидишь. Ну вот. Итак, мой отец в одночасье решил, что вся семья из Розенбергов становится Рамберами. Ты не можешь себе представить, как я злился!

— Почему?

— Я-то не хотел менять фамилию! К тому же родители решили перевести меня в другую школу! Сменить и фамилию, и школу — это, знаешь ли, многовато для десятилетнего мальчика! Я взбунтовался. Устроил скандал и заявил родителям, что, как только мне исполнится восемнадцать, я верну себе настоящую фамилию. И вот новый учебный год. И первый день в новой школе. Директор устраивает перекличку: «Рамбер!» Я не отзываюсь, потому что мне новая фамилия непривычна.