Почтовая открытка - Анна Берест

«Просто я думаю о своих родных, которые не смогли уехать в США и спастись. Чувствую себя виноватой: я выжила, а они — нет. Вот почему мне так плохо».

Меня поражает, что мама говорит о «своих родных», словно мы, ее родные дочери, вдруг стали ей чужими.

Еще меня поражает это внезапное возникновение опыта прошлого в настоящем, это очень сбивает — моя мать как будто вдруг начинает путаться в генеалогии, и люди сливаются друг с другом. К счастью, по возвращении во Францию приступы исчезают и все возвращается на круги своя.

В конце того же лета я покидаю родительский дом и начинаю жить своей жизнью.

Я, сама того не зная, училась на подготовительных курсах в Эколь нормаль в лицее, где за семьдесят лет до меня учились моя бабушка Мириам и ее сестра Ноэми. Я срезалась на вступительных экзаменах, затем прошло десять мучительных лет… Мне стало легче, когда я начала писать, когда я полюбила и родила ребенка.

Все это потребовало много сил и поглотило меня целиком.

И в конце пути я встретила тебя, Жорж.

Ты не можешь себе представить, какой прекрасной показалась мне эта Пасха. Как я могла так скучать по тому, чего никогда не знала? Я чувствовала, что предки касаются меня кончиками пальцев… Жорж, наступает рассвет. Я написала это письмо, чтобы ты прочел его, когда проснешься. Я не жалею о бессонной ночи, я как будто провела ее вместе с тобой.

Через несколько минут я зайду в комнату Клары, чтобы разбудить ее. И скажу: «Завтрак готов. Поторопись, дорогая, мне надо обсудить с тобой один важный вопрос».

Глава 5

— Клара, дорогая, бабушка сказала, что у тебя какая-то проблема.

— Мам, да нет у меня проблем.

— Да как же, ты ей сказала… Что вроде бы все не очень любят…

— Что не очень любят, мама?

Клара прекрасно понимала, о чем речь, но мне пришлось повторить:

— Как же! Ты сказала бабушке, что в школе не очень любят евреев.

— А, это. Ну да. Это неважно, мама.

— Ты должна рассказать мне.

— Да ладно, не нервничай. Ну, на перемене стояли ребята из нашей футбольной команды и говорили про рай и про жизнь после смерти, ну и каждый сказал, какая у него религия. А я сказала, что еврейка — я слышала, ты так говорила, — и потом мой друг Ассан сказал: «Ну тогда я больше не возьму тебя в нашу команду». — «Почему?» — спросила я. «Потому что у меня в семье не очень-то любят евреев». — «Но почему?» — спросила я опять.

«Потому что у меня в стране не очень-то любят евреев», — сказал Ассан.

— Дану?

Мама, я расстроилась, потому что Ассан лучше всех играет в футбол, и когда он за нас, мы всегда выигрываем на перемене. Ну я подумала и спросила его: «А из какой ты страны?» — «Родители из Марокко». Я очень хотела, чтобы он так сказал. Потому что у меня был готов ответ. «Не волнуйся, Ассан, — сказала я ему, — нет никаких проблем. Знаешь что? Твои родители ошиблись. В Марокко очень любят евреев», — «А ты откуда знаешь?» — «Потому что мы с мамой на каникулах туда ездили и жили в гостинице. Все очень хорошо с нами обращались. Значит, они любят евреев». — «А ну тогда окей, — ответил Ассан. — Ладно, играй в моей команде».

— А потом… эта тема еще возникала?

— Нет. После этого мы играли как раньше.

Я гордилась своей дочерью и реакцией другого ребёнка, такой простой, логичной; я поцеловала Клару в умную широколобую голову, которая на мгновение могла устранить глупость всего мира. Все было кончено. И я отвела ее в школу, совершенно успокоившись.

— Извини, так нельзя, — сказал Жорж по телефону, — ради всего, что ты мне написала, всего, что ты рассказала: необходимо довести это до сведения директора школы, нельзя допускать антисемитских высказываний в государственной школе…

— Это не антисемитские высказывания. Это просто глупые слова одного мальчика, который не понимает, что говорит!

— Тем более кто-то должен ему объяснить. И этот кто-то — светская республиканская школа.

— Его мать — уборщица. Я не пойду к директору школы жаловаться на сына уборщицы.

— Это почему же?

— Если я на него нажалуюсь, это будет несколько жестоко в социальном плане, тебе не кажется?

— А если бы сын обычного, коренного француза сказал Кларе: «В моей семье не очень любят евреев», ты бы пошла к директору школы?

— Наверное, да. Но ведь ситуация иная.

— Ты понимаешь — только не обижайся, — сколько снобизма и высокомерия в такой позиции?

— Я понимаю. И это сознательный выбор. Все лучше, чем стыд чем-то навредить потомкам иммигрантов.

— А ты сама не из потомков иммигрантов?

— Окей, да… Твоя победа, Жорж. Я запишусь на прием к директору школы.

Прежде чем закончить разговор, Жорж попросил меня не занимать выходные, на которые выпадает мой день рождения.

— Но это через два месяца, — сказала я.

— Вот именно, думаю, ты еще ничего не наметила. Давай съездим куда-нибудь вдвоем.

Весь день я думала, как все представить директору. Хотелось обкатать разговор в уме, чтобы потом не разволноваться. Не дать сбить себя встречными вопросами: «Я хотела бы сообщить вам об одном разговоре, который произошел на школьном дворе между моей дочерью и еще одним учеником. Поймите, я не хочу придавать этому событию излишнее значение…» — «Я вас слушаю…» — «Хотела бы также, чтобы это осталось между нами. По-моему, не стоит говорить об этом учительнице». — «Прекрасно…» — «Так вот. Один мальчик сказал моей дочери, что в его семье не любят евреев». — «Что, простите?» — «Да… дети говорили… о религии… и разговор как-то вышел на эту глупую фразу. И это замечание, скажем так, вызвало у моей дочери некоторое недоумение, озабоченность. Не более того на самом деле. Мне кажется, это больше смущает нас, взрослых». — «О каком ученике идет речь?» — «Нет, извините, пусть личность ребенка останется в тайне». — «Послушайте, я должен знать, что происходит у меня в учебном заведении». — «Поэтому я к вам и пришла, но все же не хочу ни на кого доносить». — «Нужно, чтобы учительница Клары провела с детьми беседу о ценностях светского воспитания…» — «Послушайте, господин директор, я уважаю ваше решение. Но…» Тут страсти накалялись, и ситуация выходила из-под контроля. В результате жизнь моей дочери осложнялась, надо было