Почтовая открытка - Анна Берест

— Вот. Именно это и есть отрицание. Думаешь, что с тобой такого никогда не случится.

— Но ведь никто не спрашивает у вас документы, когда вы входите в метро. Просто бред какой-то, — сказал сын Уильяма.

— Это не бред. Франция переживает период высокой экономической и социальной агрессии. Если посмотреть на историю России конца девятнадцатого века и Германии тридцатых годов, мы увидим, что эти факторы всегда провоцировали проявления антисемитизма — с тех пор, как стоит мир. Скажите, почему сегодня должно быть по-другому?

— Послушай, с дочерью Анн случилась неприятная история в школе. Ведь так? Расскажи, что там произошло.

Все взгляды обратились ко мне. С самого начала застолья я практически не участвовала в дискуссии. И друзья Жоржа с любопытством приготовились слушать — он много рассказывал им обо мне.

— Подождите, пока неизвестно, что случилось в школе, — начала я. — Мою дочь что-то расстроило, и она спросила мою маму, правда ли, что она еврейка…

— Ты хочешь сказать, что твоя дочь не знала, что она еврейка? — перебила меня Дебора.

— Знала, но не очень… Я сама не религиозна. И не было такого, чтобы в одно прекрасное утро я проснулась и сказала дочери: «А знаешь, мы с тобой вообще-то еврейки…»

— Вы не отмечаете праздники?

— В том-то и дело, что отмечаем. Все! Рождество… и пироге сюрпризом на Богоявление… И Хеллоуин… и яйца красим на Пасху… Все это, наверное, перепуталось у нее в голове.

— Ладно, — подытожил Жорж, — объясни им, что произошло.

— Дочка сказала: «В школе не слишком любят евреев».

— Что?

— Какой ужас!

— Что ж там могло произойти, почему она так решила?

— Я на самом деле не знаю…

— Как это?

— Я не расспрашивала ее… еще. — У меня сжалось сердце. В глазах друзей Жоржа, с которыми я только что познакомилась, я выглядела недостойной матерью и легкомысленной женщиной. — Я не успела поговорить с ней об этом, — добавила я, — все случилось лишь несколько дней назад.

Жорж молчал, но я прекрасно видела, что он не знает, как мне помочь.

В комнате явственно ощущалось напряжение, друзья и кузены Жоржа, казалось, изменились в лице. Все смотрели на меня недоверчиво, исподлобья.

— Не хочется делать из мухи слона, — добавила я в порядке самозащиты. — Не хочется раздувать сектантские настроения. И потом, если всерьез воспринимать все ссоры на школьном дворе…

Казалось, мои аргументы подействовали. В любом случае, друзьям Жоржа просто хотелось прийти к согласию, сменить тему, и вообще пора было покинуть стол и переместиться в гостиную. Жорж предложил всем встать. Дебора бросила мне на ходу:

— Если бы ты была настоящей еврейкой, то не отнеслась бы к этому так легкомысленно.

Сначала у гостей вытянулись лица, и только потом смысл сказанного дошел до меня. Все были поражены агрессивностью Деборы.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Жорж. — Она же сказала тебе, что ее мать — еврейка. Ее бабушка — еврейка. Ее родные погибли в Освенциме. Что тебе еще нужно? Справку от врача?

Но Дебора продолжала атаковать меня:

— Да неужели? И ты затрагиваешь в своих книгах вопросы иудаизма?

Я не знала, что ответить, я совершенно растерялась. Начала что-то лепетать. И тогда, глядя мне прямо в глаза, Дебора отчеканила:

— Если я правильно понимаю, ты еврейка, когда тебе это выгодно!

Глава 4

Дорогой Жорж,

слова Деборы больно задели меня, но, если честно, в них есть доля правды.

У тебя дома на праздновании Песаха я чувствовала себя неловко.

Из-за недоразумения, которое возникло во время нашего первого ужина.

Я рассказала тебе о своих родных и об их судьбе. Ты, естественно, подумал, что я воспитана в той же культуре, что и ты, и даже сказал, что это роднит нас с тобой. И я не разуверила тебя, потому что хотела, чтобы нас что-то роднило.

Но это была неправда.

Я еврейка, но ничего не знаю о еврейской культуре.

Пойми, после окончания войны моя бабушка Мириам примкнула к компартии в поисках тех же революционных идеалов, в которые верили ее родители, живя в России. Она думала, что ее дети, ее внуки станут жить в новом мире, никак не связанном со старым. Моя бабушка единственная из семьи выжила в войну и после нее ни разу не вошла в синагогу. Для нее Бог умер в лагерях смерти.

Мои родители тоже не стали воспитывать меня и сестер в иудаизме. Основополагающие мифы моего детства, моя культура, семейные модели связаны в основном с идеей светского и республиканского социализма, каким его понимало и приближало поколение молодежи конца XX века. В этом мои родители похожи на прадедушку и прабабушку, о которых я тебе рассказывала, — на Эфраима и Эмму Рабинович.

В 1968-м моим родителям было по двадцать, и майские события того года стали важнейшим этапом в их жизни. Вот где моя религия, если можно так выразиться.

Вот почему я никогда не ходила в синагогу. Родители считали, что религия — опиум для народа. Я не отмечала шаббат. И Песах. И Йом-Кипур. Яркими моментами семейного единения были праздничные концерты газеты «Юманите» или выступления на площади Бастилии, когда Барбара Хендрикс пела «Время вишен»[6], и еще «День родителей» — праздник, который мы придумали сами, антипетеновский и антикапиталистический вариант Дня матери. Я совершенно не знаю библейских текстов, не знаю обрядов, не ходила в Талмуд-Тору. Зато отец зачитывал мне на ночь отрывки из «Манифеста Коммунистической партии». Я не умею читать на иврите, но прочла всего Барта, который стоял в родительской библиотеке.

Я не знаю песен на Кипур, но могу спеть от начала до конца «Песню партизан». Мы не ходили в синагогу на праздники слушать хаззана, но родители ставили нам «Дорз», и еще до десяти лет я выучила наизусть все их песни. Мне не говорили, что есть избранный народ, который вышел из Египта, зато родители объяснили, что надо много работать, потому что я женщина и не получу наследства.

Я не знала о жизни пророка Илии. Но знала о приключениях Че и субкоманданте Маркоса. Я не слыхала о Маймониде, но когда в школе проходили Французскую революцию, отец посоветовал мне прочитать Франсуа Фюре. В жизни матери не было бат-мицвы. Зато у нее был май 68-го.

Такое воспитание не очень помогало нам в борьбе за жизнь. Но эту