Почтовая открытка - Анна Берест

Дебора и Жорж были знакомы еще со времен ординатуры. Тогда Жорж был очень влюблен в нее, но без взаимности. Дебора его отвергла. Как могла такая девушка, как она, обратить внимание на столь невзрачного парня? «Нам лучше остаться друзьями», — сказала она ему.

Прошло тридцать с лишним лет, Жорж и Дебора жили каждый своей жизнью, но не теряли друг друга из виду. Они работали в одних и тех же больницах. У Жоржа было двое сыновей и долгий развод.

У Деборы была одна-единственная дочь, и развод прошел быстро. Они продолжали видеться изредка, на днях рождения знакомых врачей, просто так, но по-настоящему не общались. «Мы общаемся мало, но давно», — говорила Дебора о Жорже. «Мы много общались в прошлом», — говорил Жорж про Дебору.

И вдруг по прошествии тридцати лет Дебора присмотрелась к Жоржу и обнаружила, что теперь он наконец представляет для нее какой-то интерес.

Дебора думала, что Жорж будет счастлив вернуть себе предмет юношеских увлечений. Но вышло иначе, и теперь уже Жорж предложил ей: «Дебора, мне кажется, нам все же лучше остаться друзьями».

Дебора поняла, что вернуть любовь Жоржа будет не так-то просто. «Посмотрим», — решила она.

Жоржа связывало с Деборой чувство, которое он считал дружбой, но на самом деле это был своеобразный реванш, ему льстила такая ситуация. Когда-то причинившая ему столько душевной боли, теперь она сама его добивалась.

Увидев меня в гостях у Жоржа, Дебора сначала удивилась. Жорж рассказывал ей обо мне, но она не считала меня серьезной соперницей — я даже не была врачом. Мое присутствие на пасхальном ужине заставило ее задуматься. Ее задело, что Жорж не удосужился поставить ее в известность. Она восприняла это как оскорбление.

— Давайте ужинать, — сказал Жорж.

«Сейчас я тебе покажу», — подумала Дебора. Пока мужчины надевали свои кипы, Дебора рассказала анекдот про разницу между Песахом у сефардов и ашкеназов, все очень смеялись. Кроме меня, конечно. Дебора извинилась, попутно подчеркнув мое невежество:

— Ой, простите, это наши еврейские шутки…

— Но Анн тоже еврейка, — сказал Жорж.

— Да ну? А фамилия у тебя вроде бы бретонская… — с сомнением протянула она.

— У меня мама еврейка, — ответила я и покраснела.

Жорж начал читать молитву на иврите, и у меня сильно забилось сердце: все повторяли его слова, время от времени произнося «аминь», — они выговаривали его как «о-мейн». И это меня смутило, мне казалось, «аминь» говорят только христиане. Я чувствовала, что Дебора подстерегает каждое мое движение, все походило на кошмарный сон.

Жорж попросил одного из своих племянников, который готовился к бар-мицве, объяснить, что такое тарелка Седера.

— Символы. Марор — горькие травы, напоминающие о горечи египетского рабства, о горькой жизни наших предков, это память о страданиях, выпавших евреям в рабстве. Маца — символ того, как спешили евреи обрести свободу…

Пока племянник просвещал гостей, все сели. Я тоже опустилась на стул, и шов на боку платья разошелся. Дебора не могла сдержать улыбки.

— Возьмите свои Агады, — сказал Жорж. — Я нашел Агады своих родителей. Наконец-то у каждого будет своя.

Я взяла лежащую на тарелке книгу, пытаясь скрыть замешательство — все было написано на иврите.

Дебора наклонилась ко мне и сказала громко, чтобы услышали все:

Агаду открывают справа.

Я неловко забормотала извинения. Жорж своим низким голосом начал рассказ об исходе из Египта:

— «В этом году мы рабы…»

Чтение Агады напоминало всем собравшимся за столом об испытаниях, выпавших на долю Моисея.

Ответы и суровая красота истории освобождения евреев завораживали меня. От пасхального вина меня охватило сильное радостное опьянение и чувство, что я уже переживала эту сцену, что мне знакомы все жесты, все действия. Все казалось привычным: как передавали мацу из рук в руки, обмакивали горькие травы в соленую воду, погружали палец в вино и капали им на свою тарелку, как сидели, положив локти на стол. Медные блюда, на которых были разложены символические яства Песаха, тоже казались знакомыми, они словно всегда были у меня перед глазами. Знакомо звучали в ушах песни на иврите. Казалось, время остановилось, ко мне пришло ощущение чуда, тепло глубокой радости, идущей издалека. Обряд перенес меня в давние времена, и словно чьи-то ладони сомкнулись вокруг моих рук. Я ощутила пальцы Нахмана, шершавые, как корни старого дуба. Его лицо склонилось ко мне поверх огня свечей, и губы сказали: «Все мы — бусинки одного ожерелья».

На этом Седер закончился. Начался ужин.

Дебора за словом в карман не лезла и знала всех гостей, соответственно и вела себя по-хозяйски. Каждому говорила что-то приятное, о чем-то расспрашивала. Кроме меня, конечно. Я была как та дальняя родственница, которую зовут из милости, чтобы не сидела в праздник одна дома, но беседовать с ней не о чем.

Красивая, бойкая, насмешливая, Дебора начала с юмором рассказывать о том, как она готовила один раз ужин для Жоржа, а перцы подгорели, потом завела разговор о баклажанной икре, которую научила ее готовить мать, о маринованных перцах, которые готовил отец, — она все солировала, а остальные сидели и слушали.

— Ну, а ты что? Как твоя мама готовит гефилте фиш? — спросила Дебора.

Я не ответила. Сделала вид, что не услышала. Тогда Дебора обратилась к Жоржу:

— Меня каждый год поражает в Агаде призыв, идущий из глубины веков, — ехать в Израиль, чтобы спастись от преследований. «И восстанови Иерусалим, святой город, в скором времени, в наши дни» — так написано, черным по белому. Более пяти тысяч лет назад.

— Говорят, ты подумываешь о переезде в Израиль? — спросил Жорж у своего двоюродного брата.

— Представь себе, да. Когда я читаю газеты, когда вижу, что происходит с нами во Франции, я говорю себе: здесь больше не хотят нас видеть.

— Вечно ты преувеличиваешь, папа, — сказал сын Уильяма. — Нас никто не преследует.

Уильям отодвинулся вместе со стулом, пораженный словами сына.

— Тебе что, перечислить все антисемитские выходки, все акции с начала года?

— Папа, во Франции гораздо чаще нападают на чернокожих и арабов.

— Ты видел, обсуждается возможность переиздать «Майн кампф»? С научными комментариями. Цинизм. Они готовят новый бестселлер.

Жена Уильяма со значением взглянула на сына: не надо возражать отцу.

Франсуа, лучший друг Жоржа, сменил тему:

— А ты сам уедешь, если на выборах победит «Национальный фронт»? — спросил он Жоржа.

— Нет, не уеду.

— Почему? Ты сумасшедший! — воскликнул Уильям.

— А я буду сопротивляться. Бороться надо на месте.

— Я не понимаю этих рассуждений. Если хочешь вести борьбу, почему не делать это сейчас, пока