Почтовая открытка - Анна Берест

— Она права. Мы сидим на стульях и ждем, пока произойдет катастрофа…

— По сути, для тебя это возможность прожить то, что пережил твой отец в годы войны и Сопротивления. Но история не повторяется. Ты не пойдешь в партизаны!

— Да, действительно, — задумался Жорж, — это очень сильная семейная легенда.

— В том-то и проблема, — встрял опять сын Уильяма, которому очень хотелось разобраться со стариками. — Это все ваши фантазии. Вы думаете, что с приходом «Национального фронта» наконец-то сможете с кем-то бороться, как ваши родители в мае шестьдесят восьмого, как ваши дедушки и бабушки во время войны. На самом деле вы ждете не дождетесь, когда придут крайние правые, чтобы почувствовать себя по-настоящему живыми. Вы, столпы левых сил. Вы ждете катастрофы, чтобы наконец хоть что-то случилось в вашей жизни.

— Мой сын сошел с ума, простите его, — прокомментировал Уильям.

Нет, наоборот, он говорит интересные вещи, — возразил Франсуа.

— Катастрофа… Постой попыталась утихомирить страсти Лола. — Даже если «Национальный фронт» будет избран — во что я, кстати, не верю, — даже если вдруг мы дойдем до такой крайности, я не понимаю, как именно мы, евреи, пострадаем от этой ситуации? Давайте будем реалистами. Я согласна с вашим сыном, Уильям. Хотя я еврейка, я думаю, что в опасности окажутся люди без документов, выходцы из Африки, иммигранты. Мне жаль разочаровывать вас, господа, но не вас будут арестовывать на улице.

— А почему бы и нет? — пои нтересовал ся Уильям.

— Но ты же знаешь, что Лола права! Ни с тобой, ни со мной ничего не случится, — вмешалась Николь, жена Уильяма. — Нас не заставят носить желтую звезду.

— Появится другая форма насилия над евреями…

— Что стрелять из пушек по воробьям! В случае победы «Национального фронта» рискуют люди африканского и североафриканского происхожде ния. Гораздо больше, чем мы.

— Проблема не в том: готовы ли вы сражаться за других, а не только за себя? Может, стоит самим попробовать спасти кого-то и тоже стать праведником? Целые семьи живут на улицах, дети умирают от голода, спят на земле, на матрасах! Вам это ничего не напоминает? Может, пора уже и вам проявить щедрость? Принять кого-то в дом и и уступить ему свой диван? Рискнуть причинить себе неудобство. Что, если хоть раз побыть не жертвой, а тем, кто способен помочь?

— У евреев были враги во Франции. А у мигрантов на нашей земле врагов нет.

— А ваше равнодушие? Разве это не форма коллаборационизма?

— Ты что! Возьми себя в руки и не разговаривай так с отцом.

— Эти душеспасительные разговоры сильно упрощают проблему, — ответил Уильям. — Чтобы опять перебросить вину на евреев. Мы живем в стране, где все еще силен антисемитизм, и то, что происходит в последнее время, — прекрасное тому доказательство. Представь себе, а вдруг с приходом «Национального фронта» у вас начнутся проблемы с законом и вся верхушка государственной пирамиды окажется не на вашей стороне. Я, как еврей, точно буду чувствовать себя в этой стране по-другому.

— И, рассуждая о возможной катастрофе, ты тем самым оправдываешь свое нежелание помогать другим.

— Вам этого не понять! — воскликнул Уильям. — Наше с Жоржем поколение не раз сталкивалось с антисемитизмом, и это не проходит бесследно, правда, Жорж?

Жорж засмеялся, потому что Уильям вдруг заговорил ужасно пафосно.

— Послушай, Уильям, — ответил он, — я во всем с тобой согласен. Но если честно, я никогда не страдал от антисемитизма. Ни в школе, ни на работе.

Уильям схватился за живот. Невероятно, как мог его брат сказать такую глупость. И с улыбкой, рассчитав эффект, Уильям спросил у Жоржа:

— Ты так уверен?

— Да, — подтвердил Жорж. — Уверен.

И тебя вовсе не заставило задуматься то, что случилось в год твоей бар-мицвы?

Внезапно Жорж понял, к чему ведет кузен.

— Окей, окей, — Жорж поднял руки в знак капитуляции. — Я действительно был в синагоге на улице Коперника в вечер теракта.

— И что это, как не антисемитизм?! — крикнул Уильям, вскакивая на ноги.

Его стул опрокинулся назад, казалось, двоюродные братья разыгрывают какую-то сцену из спектакля.

— Да, это произошло третьего октября восьмидесятого года, через несколько месяцев после моей бар-мицвы, но страстный порыв иудаизма по-прежнему владел мной. Один из редких периодов в моей жизни, когда я постоянно ходил в синагогу…

— Прости, что прерываю тебя, — сказал Уильям, — но я хотел бы прояснить для сына одну вещь: дата теракта была выбрана специально, в честь ночи третьего октября сорок первого года, когда в Париже подверглись нападению шесть синагог сразу! В том числе — на улице Коперника.

— Проходила вечерняя служба, синагога была полна людей, и я молился вместе с сестрой. Примерно за десять минут до окончания службы, во время «Адон Олам» взорвалась бомба. Мы услышали взрыв. Витражи вылетели, осколками засыпало нескольких членов общины. Раввин быстро вывел нас через заднюю дверь. Мы с сестрой увидели горящие машины. Мы побежали влево, к авеню Клебер и там поймали автобус, который шел до дома. Когда мы вернулись, наша няня Ирен как раз смотрела по каналу FR3 региональные новости. В них сообщили о теракте. Она сразу поняла, что мы чудом избежали огромной опасности.

— А ты это понял?

— Не сразу. Но вечером, в постели у меня вдруг стали дрожать ноги, я ничего не мог поделать.

— А помнишь потом, — добавил Уильям, — эти антисемитские высказывания Раймона Барра?

— Да, он был в то время премьер-министром… Он сказал, что этот теракт кажется особенно шокирующим, потому что в нем погибли невинные французы, случайно оказавшиеся на улице, перед синагогой.

— Так и сказал — «невинные французы»?

— Да-да! Как будто, в его понимании, мы, евреи, не совсем французы и не совсем невинны…

— Ты не считаешь, что этот теракт оставил в тебе какой-то след?

— Нет, не кажется.

— Ты отрицаешь очевидное.

— Ты так думаешь?

— Да, это отрицание. Вытеснение. И еще ты думаешь, что ассимиляция послужит тебе защитой.

— Что ты имеешь в виду?

— Посмотри на нас, собравшихся за этим столом, — сказал Франсуа. — Мы все — дети или внуки иммигрантов. Все, кто здесь сидит. Но воспринимаем ли мы себя такими? Вовсе нет. Мы считаем себя французскими буржуа, представителями преуспевающего среднего класса. Мы ощущаем себя полностью вписанными в это общество. Наши фамилии звучат для французов как иностранные, но мы разбираемся в местных винах, читаем классическую литературу, готовим телятину по-французски… Но спросите себя, разве не то же чувство укорененности в этой почве было у