Миледи Ладлоу - Элизабет Гаскелл

церковь изнутри была вся затянута черными полотнищами. Мемориальные доски с гербом усопшего лорда стояли и висели всюду, где только можно. Больше недели деревенские жители даже между собой говорили вполголоса, не смея вслух произнести, что всякая плоть, будь это хоть плоть графа Ладлоу, последнего из рода Хэнбери, есть трава[79], и не более. В местном трактире переднюю дверь заперли на засов, и любители выпивки пробирались к столам через задний ход – сидели, пригорюнившись, над своими чарками и боялись слово сказать, в кои-то веки никто никого не перекрикивал и не задирал. У мисс Галиндо глаза распухли от слез. Не в силах сдержать очередной поток, она поведала мне, что однажды увидела, как ее горбатая Салли рыдает над Библией и впервые в жизни утирается носовым платком: прежде она всегда обходилась фартуком, но, видимо, даже ей не чуждо понятие этикета во время траура по безвременной кончине знатного лорда.

Если таково было положение вещей за стенами усадьбы, то можете себе представить, что наблюдалось внутри этих стен, – «помножьте на три», как говаривала мисс Галиндо. Мы все приглушали голос до шепота и считали своим долгом отказываться от еды; впрочем, потрясение наше было столь велико и тревога за миледи столь неподдельна, что на несколько дней мы действительно утратили аппетит. Боюсь, постепенно сочувствие уступило требованию плоти. Но мы по-прежнему переговаривались вполголоса и с болью думали о миледи, которая сидела одна в своей зашторенной комнате, где свет падал всегда на ту же самую печальную страницу.

Нам так хотелось… о как мне хотелось!.. чтобы она приняла мистера Грея. Но Адамс сказала, что, по ее мнению, миледи приняла бы только епископа. Однако без приказа госпожи никто не решался послать за епископом.

Не меньше других страдал в то время и мистер Хорнер. Слишком долго и преданно служил он семье Хэнбери, от которой ныне осталась одна старая слабая женщина, чтобы не скорбеть об угасании славного рода. Его уважение и сочувствие к миледи были много глубже, чем могло показаться, ведь он никогда не изменял своей сдержанной, холодной манере. Мистер Хорнер страдал. От горя, от несправедливости. Душеприказчики милорда забрасывали его письмами. Миледи объявила, что ничего не желает слышать о делах и все препоручает ему. Но это «все» было так сложно и запутанно! Насколько хватало моего понимания, ситуация складывалась приблизительно следующим образом.

Принадлежавшее миледи поместье Хэнбери давно отдали в залог, с тем чтобы милорд, ее муж, благоустроил свои шотландские владения: его план требовал огромных средств, то бишь «капитала». И пока жив был ее сын, который после смерти матери унаследовал бы и то и другое имение, она не видела в этом большой беды – так миледи говорила и так чувствовала. Она отказывалась принимать какие-либо меры, способные гарантировать возврат капитала или хотя бы возврат процентов по закладной со стороны «возможных будущих представителей и владельцев» шотландского имения «возможному будущему владельцу» Хэнбери: это означало бы противную ее натуре предусмотрительность на случай смерти ее сына.

Но он умер, не оставив после себя ни детей, ни жены. Наследником шотландского имения Монксхейвен был признан эдинбургский адвокат, дальний родственник милорда, а поместье Хэнбери после смерти миледи должно было отойти к потомкам третьего сына сквайра Хэнбери, жившего еще во времена королевы Анны.

Новые обстоятельства, вносившие еще больше путаницы в дела, чрезвычайно огорчали мистера Хорнера. Он с самого начала выступал против залога и проценты по закладной платил крайне неохотно, так как из-за них миледи приходилось сокращать расходы, жертвуя в основном собственными удобствами, что совсем не нравилось мистеру Хорнеру, считавшему подобную экономию унизительной для рода Хэнбери. Бедный мистер Хорнер! Он держался так строго и холодно, говорил так коротко и решительно, что все обитатели усадьбы его побаивались и не умели оценить по заслугам. Пожалуй, мисс Галиндо первая сказала о нем участливое слово – да хотя бы подумала о нем, в то время как остальные думали только о том, чтобы не попадаться ему на глаза.

– Боюсь, мистер Хорнер скверно чувствует себя, – сказала мне она недели три спустя после известия о смерти милорда. – Все сидит и сидит, подперев голову рукой, а когда я с ним говорю, он будто не слышит.

Я не придала значения ее словам, а мисс Галиндо больше к этому не возвращалась. К тому же миледи снова была среди нас, ужасно постаревшая – маленькая сухонькая старушка в тяжелом траурном платье. Она ни словом, ни намеком не упоминала о своем горе, но сделалась еще бледнее, тише и ласковее, чем прежде; глаза ее помутились от слез, пролитых в одиночестве. После месяца полного уединения она приняла мистера Грея. Но и ему, я думаю, она ни словом не обмолвилась о своем горе, которого не хотела поверить ни одной живой душе.

Однажды мистер Хорнер прислал сказать, что он нездоров и не сможет заняться делами в конторе; мисс Галиндо передали от него записку с просьбой сделать в его отсутствие то-то и то-то; в конце он выражал намерение вернуться к своим обязанностям на другой день, рано утром. Наутро он был уже мертв.

Весть о его смерти принесла, обливаясь горючими слезами, мисс Галиндо. Миледи не заплакала, хотя новость ее глубоко опечалила: вероятно, она уже физически не могла плакать – до капли выплакала все свои слезы. И, кроме того, ее куда больше изумляло, как мне кажется, что сама она еще жива, чем то, что умер мистер Хорнер. Должно быть, его смерть представлялась ей вполне естественной: верное сердце мистера Хорнера разбилось, когда семья, которой он всю жизнь служил, внезапно лишилась своей опоры, своего наследника, своей последней надежды.

О да! Мистер Хорнер был верный слуга. Не думаю, что теперь нашлось бы много подобных ему; но возможно, я просто вздыхаю о прошлом, как все старики. Когда дело дошло до его завещания, то оказалось, что вскоре после несчастного случая с Гарри Грегсоном мистер Хорнер завещал учредить из своих сбережений, коих набралось всего несколько тысяч (три, если не ошибаюсь), доверительный фонд в пользу Гарри Грегсона; душеприказчикам следовало дать Гарри хорошее образование по тем предметам, к которым мальчик, на взгляд мистера Хорнера, обнаружил большие способности. Далее мистер Хорнер, словно бы в свое оправдание, указывал на увечье Гарри, не позволявшее тому зарабатывать себе на жизнь физическим трудом, «как желала бы леди, чьи желания» он, завещатель, «обязан уважать».

Однако к завещанию был приложен кодицил[80], составленный уже после кончины лорда Ладлоу и написанный слабеющей рукой самого