Миледи Ладлоу - Элизабет Гаскелл

и раньше упоминала капитана Джеймса – некоего мичмана, который в свое время очень сердечно относился к ее сыну Уриану. Кажется, она говорила, что семья его небогата. Но честно признаюсь вам, как ни мало сама я смыслила в управлении землей и поместьем, я полностью разделяла мнение мистера Смитсона. Не отваживаясь вновь завести разговор с миледи, мистер Смитсон откровенно высказывал свои мысли мисс Галиндо, ну а та все внутренние и внешние новости непременно сообщала мне. Она полюбила мое общество, потому что я (по ее словам) умела поддержать беседу. На самом деле я просто умела слушать.

– Слыхали последнюю новость, – без предисловий начинала она, – про этого капитана Джеймса? Моряк… с деревянной ногой, без сомнения. Что сказал бы мой бедный покойный господин, если б узнал, кто станет его преемником! Ах, милочка, всякий раз, когда почтальон приносит письмо, я так радуюсь – и так сожалею!.. Ведь в раю мне уже не придется испытывать этой радости. Но думаю, мистеру Хорнеру надо благодарить Бога за отсутствие новостей, иначе он скоро прослышал бы и о том, как мистер Смитсон спелся с бирмингемским хлебопеком, и о том, что управлять имением будет одноногий капитан. Не удивлюсь, если капитан станет смотреть за работниками в подзорную трубу. Хотя бы не увяз в грязи со своей деревянной ногой! А увязнет, я не кинусь на помощь. Впрочем, нет, – поправилась она, – пришлось бы помочь ему из уважения к миледи.

– Вы уверены, что у него деревянная нога? – спросила я. – Я слышала, как леди Ладлоу рассказывала о нем мистеру Смитсону, но она говорила только, что капитан был ранен.

– А я вам говорю, что моряки сплошь и рядом теряют ногу. Посмотрите на пансионеров Гринвичского госпиталя[83]: там на двадцать одноногих только один однорукий. Да будь у него хоть десять ног, управлять на земле – это вам не на море воевать! Если он воспользуется добротой миледи и приедет сюда, значит он человек без стыда и совести.

Однако ж он приехал. Спустя месяц после нашего разговора за капитаном Джеймсом послали карету, точно так же как три года назад послали карету за мной. Этому событию предшествовало столько толков и пересудов, что мы все сгорали от нетерпения наконец увидеть его и посмотреть, чем обернется столь необычный, по общему мнению, эксперимент. Но отложим на время рассказ о новом управляющем. Сперва я должна рассказать о событии не менее интересном и, на мой взгляд, не менее важном.

Миледи сняла опалу с Гарри Грегсона. Полагаю, она сделала это в память о мистере Хорнере, но я могу лишь догадываться, почему миледи делала то или другое. Так или иначе, однажды Мэри Легард сказала мне, что миледи послала за Гарри: ему велено явиться к ней, если он в состоянии пройти пешком такой путь. И на следующий день его препроводили в ту самую комнату, где некоторое время назад он побывал при весьма несчастливых обстоятельствах.

Мальчик, бледный как полотно, стал перед ней, опираясь на костыль. Миледи немедленно приказала Джону Футмену подать табурет, чтобы Гарри мог сидеть в продолжение разговора. После всех испытаний на его юном лице проступило какое-то подобие благородной утонченности – возможно, этому впечатлению способствовала его бледность; хотя, по-моему, бледность тут ни при чем, просто мальчик оказался впечатлительным и в нем действительно произошла перемена под влиянием сдержанной, исполненной достоинства манеры мистера Хорнера и мягкого, ласкового обращения мистера Грея. Кроме того, мысли о болезни и смерти, как правило, облагораживают человека. Покуда они владеют нами, мы не кричим и не гневаемся, перестаем заботиться о суетных мирских вещах, и все мелкие тревоги повседневной жизни отступают перед нашим благоговейным страхом – перед обострившимся ощущением близости иного, незримого мира. По крайней мере, так объяснил мне мистер Грей благотворную перемену в поведении и облике Гарри Грегсона, которую нельзя было не заметить.

Миледи так долго молчала, раздумывая, с чего ей лучше начать, что Гарри даже немного струхнул. Несколько месяцев назад ее затянувшееся молчание удивило бы меня, но после смерти милорда, ее сына, она во многом изменилась и стала нерешительнее, словно бы меньше доверяла себе.

Наконец она произнесла (и в ее глазах, если мне не почудилось, блеснули слезы):

– Бедный мальчик, за то время, что мы не виделись, ты едва не лишился жизни!..

Ему нечего было сказать на это, кроме «да», и в комнате снова повисла тишина.

– …И потерял в лице мистера Хорнера надежного, доброго друга.

У мальчика задрожали губы, и он что-то слабо прошептал. Мне послышалось: «Пожалуйста, не надо…» – но я не уверена. Как бы то ни было, миледи уже продолжала:

– Это и моя потеря… Мы оба утратили надежного, верного друга. Он доказал свое расположение к тебе и, если бы мог, одарил бы тебя еще щедрее. Мистер Грей, вероятно, сообщил тебе о твоей доле в наследстве мистера Хорнера?

На лице Гарри не промелькнуло ничего похожего на радость, которую вполне мог испытывать мальчишка, неожиданно ставший обладателем порядочной суммы денег – по его меркам, целого состояния.

– Мистер Грей сказал, что он оставил мне деньги.

– Да, двести фунтов.

– По мне, лучше бы он сам остался в живых, миледи! – не выдержав, разрыдался Гарри.

– Я верю тебе, мой мальчик. Мы все хотели бы, чтобы наши мертвые были живы, очень хотели бы, и никакие деньги не могут возместить нам утраты. Но ты ведь знаешь… мистер Грей говорил тебе… кто́ назначает нам срок жизни и смерти. Мистер Хорнер был очень хороший человек и всегда поступал по справедливости. Так и в своей последней воле он желал быть добрым и справедливым в отношении нас обоих. Возможно, тебе не известно, – (только тут я поняла, о чем миледи собиралась сказать Гарри и почему она медлила, прежде чем начать), – что мистер Хорнер одно время думал оставить тебе намного больше, вероятно, все, что имел, за исключением скромного вспомоществования своему старому писцу Моррисону. Но он знал, что имение Хэнбери, где шестьсот лет жили мои предки, отдано в залог… обременено огромным долгом и что у меня нет возможности теперь или в близком будущем уплатить этот долг. Его очень огорчало, что старинное имение частично принадлежит уже чужим людям, которые дали нам деньги в долг… Я понятно объясняю, мой мальчик? – спросила она, пристально глядя в лицо Гарри.

Он перестал плакать и внимательно слушал ее, изо всех сил пытаясь понять; думаю, мысль о плачевном положении дел была ему в общем виде ясна, хотя про залог и