Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

лежал и смотрел на все вокруг — на пластиковую штору около умывальника, металлическое кольцо вокруг биде, лампу на потолке, оконные занавески, цветные картинки, развешанные по стенам, потрескавшиеся во многих местах обои с узорным рисунком, темнеющие на фоне потолка деревянные столбы и на Мирью, которая спала, повернувшись ко мне лицом.

Она спала спокойно, ее темные волосы спутались, одна прядь лежала на щеке, другая, закинутая за ухо, спускалась вдоль тонкой и длинной шеи, под байковым одеялом мягко вырисовывалась линия бедер. Подушки у нее под головой сбились, и она лежала между ними; пару подушек Мирья нашла вечером в стенном шкафу, и сама сделала еще одну, скатав руликом покрывало, но получилось неудобно. Я подумал, сколько раз другие, глядя на это красивое невинное спящее лицо, вспоминали прошедшую ночь. И еще я подумал о своей ревности, о том, отличается ли она чем-нибудь от инстинкта собственника, и решил, что не отличается. Тем более что мысль о минувшей ночи, о моем пьяном бессилии и о ее слезах была неприятна.

Все сложилось бы иначе, если бы много лет назад я смог принять ее такой, какой она была, с ее бесчисленными приятелями, в том числе и мужского пола, если бы я смог жениться на ней и вообще повзрослеть, жить, как живут многие мои знакомые; у меня теперь была бы должность инженера на каком-нибудь заводе, и по вечерам она рассказывала бы мне все, что произошло за день, о детях, их школьных делах и о том, что говорила старуха соседка. Но вышло все иначе, и виною тому моя подозрительность — я ведь так и не узнал, был ли я прав.

Я смотрел на Мирью и думал о ней, я думал о ней так, что она открыла глаза, еще ничего не понимая, взглянула на меня и улыбнулась. Мне всегда казалось, что глаза у нее карие, а они были серыми с частыми коричневыми крапинками, как ласточкины яйца, если на них посмотреть вблизи.

— А я думал, ты так и проспишь весь день, — сказал я.

— Сколько времени?

— Около семи.

— По воскресеньям я раньше десяти не просыпаюсь, — сказала она, снова закрывая глаза.

— Но ты же проснулась, это не я тебя разбудил, я только посмотрел, — сказал я.

Она открыла глаза и стала это обдумывать. Я поднялся и отворил окно, постоял, подышал холодным воздухом, прислушался к уличному гулу, но скоро замерз и влез обратно под одеяло.

— У нас насыщенная программа, и мы должны ее всю выполнить, — сказал я.

— Неужели всю?

— Всю целиком.

— Может и не получиться, если будет слишком жарко и в постели крошки, — сказала она.

Я засмеялся и сразу подумал о том, от кого она могла услышать эту фразу и при каких обстоятельствах.

— А я между тем говорю совсем о другой программе, — сказал я.

— Вы и ваша программа, — пробурчала Мирья, вставая; она выглянула в коридор и в ночной рубашке вышла из комнаты.

Я остался лежать в постели и лежал, когда она вернулась и стала мыться, задернув шторку; я слушал плеск воды, чувствовал во рту омерзительный вкус вчерашней выпивки и табака и ждал, зная, что у меня много времени в запасе; Мирья вышла из-за занавески голая и принялась, насвистывая, отыскивать в шкафу одежду, а я смотрел на ее возню, подложив себе под голову все подушки и устроившись поудобнее; было время, когда Мирья стеснялась раздеваться при мне.

В пижаме я отправился в туалет, где справил малую нужду в дырку в полу, по обеим сторонам которой были кафельные подставки для ног, спустил воду и, счастливо избежав наводнения, двинулся обратно по коридору, где повстречался с пожилым человеком, вышедшим явно с тем же намерением; я поздоровался с ним; Мирья находилась уже на стадии раскрашивания и стояла перед зеркалом, я пристроился рядом. Я побрился, почистил зубы, вымылся до пояса под умывальником, а ниже пояса над биде, вытерся большим белым махровым полотенцем, которое после Мирьи осталось влажным — по этому поводу я немного поворчал, — и попрыгал по комнате, чтобы согреться. Оделся. И был готов в одно время с Мирьей.

Мы сошли вниз, туда, где должны были подавать завтрак. Поперек комнаты стоял длинный стол и вокруг него с десяток стульев. Я посмотрел в окно, выходившее на север, оно было открыто, и там виднелись верхушки деревьев. На деревьях были большие почки, я видел, что они скоро должны лопнуть, может быть на этой же неделе, если только выдастся теплый день. Я и раньше бывал в Париже в это время, когда весь город за два дня становился зеленым и расцветали и начинали благоухать незнакомые мне деревья и цветы.

Кроме нас, в комнате никого не было, и в ожидании завтрака мы сели за стол. Появилась усатая женщина и спросила, что мы хотим, чаю или кофе; я заказал два яйца, не очень крутые, а Мирья захотела еще сок. Усатая принесла хлеб, джем, масло, кувшинчики с кофе и горячим молоком, потом вспомнила о соке и принесла только что выжатый апельсиновый сок; через некоторое время прибыли и яйца.

Хлеб был хорош, и сок тоже, а масло казалось совсем несоленым. Я поставил оба яйца в рюмочки, пристроил их между кофейными чашечками и взглянул на Мирью, Она прыснула, а я продолжал сидеть с невозмутимым видом. Это было тем более легко, что шутка была глупой, но ничего лучшего я придумать не мог.

— Я просто не понимаю, что со мной происходит, я никогда такой не была, — сказала Мирья.

Я предположил, что близится климакс, и она снова прыснула; к двери подошла усатая и заглянула, добродушно улыбаясь; Мирья подмигнула ей, и та, посмеиваясь, удалилась на кухню.

— В какой упадок пришла нравственность финских женщин, — сказал я сокрушенно.

Мирью это так рассмешило, что она едва не подавилась куском хлеба, который в этот момент откусывала, и поспешно положила его обратно на тарелку, заливаясь смехом и прикрывая рот ладонью.

— Для серьезно настроенного мужчины во всем этом нет решительно ничего смешного, — сказал я.

Мирья расхохоталась с новой силой, она не могла вымолвить ни слова и только махала рукой; в комнату снова заглянула усатая, на этот раз несколько встревоженная; по ее виду было понятно, что она пришла проверить, что все-таки происходит; это уже рассмешило нас обоих; она недоверчиво улыбнулась и