Глаза Моны - Тома Шлессер

посетителей. Смотреть на вас – награда за все, что я делала в жизни. Дорогая Мона (она, значит, знала, как зовут девочку) и вы, месье, простите, что я непрошено заговариваю с вами, но ваши разговоры перед картинами стали лучшим подарком, какой я могла бы пожелать перед уходом на пенсию.

– Не стоит извиняться, мадам, – любезно сказал Анри. – Я тронут вашими словами. Но все-таки не понимаю, почему вы не хотите, чтобы мы увидели “Вокзал Сен-Лазар” Моне?

– Да просто вы сейчас не найдете эту картину в нашей экспозиции. Мы реставрируем ее раму, поэтому она не в зале, а в запасниках.

– О, черт! – огорчился Анри. – Одна из моих любимейших картин.

– А что такое запасники? – спросила Мона.

Анри уже собирался расписать ей музейную сокровищницу, где хранили, реставрировали, холили и лелеяли вдали от глаз публики тысячи произведений искусства. Но не успел и рта раскрыть – вместо него Моне ответила мадам Стейн:

– Чтобы это узнать, Мона, давайте-ка на следующей неделе пойдем туда вместе. И кстати, вы сможете полюбоваться на своего Моне!

26. Клод Моне. Все течет, все меняется

Мадам Аджи отвела заднюю часть класса под строящиеся макеты, которые должны быть готовы к концу учебного года. Всего их было с полтора десятка. В макете Моны и Лили из гибкого картона, представляющем будущую комнату Лили, главное место занимала огромная кошачья лежанка. Большинство учеников сооружали какие-нибудь немыслимые здания или копии исторических памятников, и эти попытки часто оказывались неудачными. Так, например, одна пара взялась сделать собор Сакре-Кёр в миниатюре, а получалось у них, по всеобщему признанию, что-то вроде пухлого безе с кремом. Самым удивительным неожиданно оказался проект Диего и Жад. Коротышка Диего, над которым вечно все смеялись, всегда во всем отстающий от товарищей, вдруг показал свои способности: его макет Луны был достоин “Путешествия на Луну” Жоржа Мельеса. К потолку коробки был на невидимой леске подвешен большой шар из папье-маше, раскрашенный из аэрозольного баллончика в серебристые тона и вращающийся при помощи моторчика. Аккуратно вставленные стеклышки позволяли разглядеть кратеры, горы и долины. Жад, которая так злилась, когда ей выпал жребий работать в паре с этим мальчишкой, перестала дуться и радовалась, что у нее такой напарник. В детстве легко меняется настроение и забываются обиды. Теперь, когда макет был почти готов, она всячески старалась к нему примазаться и в последнюю минуту прибавить что-нибудь от себя, хотела, например, приклеить к поверхности Луны красно-белую, как у Тинтина, ракету. Диего, до сих пор мастеривший макет в одиночку, промолчал. Он послушно кивал, но в глубине души не соглашался. И по нему это было видно. Он понимал, что его Луна хороша именно своим лаконизмом. Мона в этом споре сначала из чувства солидарности встала на сторону подруги. Но потом, хотя и неохотно, была вынуждена признать, что Жад неправа. Это было справедливо по отношению к Диего, к которому она чувствовала расположение, как и к его прекрасному проекту. Жад обиделась, но Мона объяснила ей, что любое “улучшение” только испортит работу, которая уже сама по себе “гениальна”! Диего ужасно обрадовался – первый раз в жизни его похвалила девочка. Он уж хотел наградить Мону слюнявым поцелуем в щеку, но она добродушно увернулась и посоветовала Диего быть посдержаннее.

* * *

Элен, хранительница, назначила Моне с дедушкой встречу на прилегающей к музею Орсе улице. Из учтивости Анри рассыпался в благодарностях. Присмотревшись к Элен, он заметил задорный блеск ее живых, умных глаз, орлиный с горбинкой нос, изысканную манеру выражаться. Во всем ее облике чувствовалось какое-то неоспоримое природное благородство. Она повела их неказистыми служебными коридорами, спустилась с ними на железном лифте, все время под надзором видеокамер. По пути им встретилось несколько человек, все почтительно здоровались с Элен, и ни один не спросил, что это за девочка и старый господин рядом с ней и почему она пустила их в это строго охраняемое место. Наконец, миновав две огромные массивные двери, они очутились в казавшемся безграничным помещении. Тут были десятки увешанных картинами решеток на колесиках; забитые ценными предметами антресоли; выдвижные полки с рисунками мастеров; множество ящиков с произведениями искусства, приготовленными для отправки за границу на какую-то выставку или только что вернувшимися из такой поездки. Элен показала Моне и Анри через окошко сотрудницу, которая трудилась над восстановлением слоя патины на бронзовой статуе Огюста Родена. Это тайное царство было восхитительно! Мона и представить себе не могла ничего подобного. Ей открывался настоящий подземный музей в музее, где царила тишина и не было ни одного посетителя.

У Моны и Анри была конкретная цель: они пришли посмотреть “Вокзал Сен-Лазар” Клода Моне, и Элен показала им эту картину. Она была укреплена на складном портативном мольберте-треноге XIX века, специально приспособленном для работы на пленэре, то есть под открытым небом. Такая практика стала распространяться с 1840-х годов, когда появились оловянные тюбики и стало возможным выносить краски из мастерской. Импрессионисты были убежденными ее сторонниками, причем писали не только на природе: в лесу Фонтенбло или на Лазурном Берегу, но и в городах. Вот и картину, перед которой Элен, Анри и Мона стояли в запасниках музея, Клод Моне в 1877 году писал прямо на перроне, на глазах у ошарашенных пассажиров.

Змеистые железнодорожные пути покрывают землю сеткой и уходят вдаль до самого горизонта. Там, вдали, сплошные городские постройки: железный виадук, а за ним освещенные солнцем здания. Слева массивный каменный дом с цинковой кровлей над последним, видимо, седьмым этажом. Стеклянная крыша вокзала равнобедренным треугольником с углом примерно в сто двадцать градусов обрамляет этот городской пейзаж. Симметрию вокзального покрытия усиливают два тонких столба по краям и центральная решетка, поддерживающая стальную арматуру. Общая композиция складывается в почти правильный шестиугольник, нижний угол которого соответствует позиции художника, пишущего эту сцену. На рельсах видны три поезда на разном расстоянии от зрителя. Самый левый ближе других, самый правый – дальше. Размытая перспектива не позволяет разглядеть вагоны. Левый поезд стоит, мы видим его сзади, два других с дымящимися паровозами приближаются. Тот, что в самой середине, виден явственнее остальных, хотя и он обрисован довольно обобщенно, несколькими черными мазками. Так же фрагментарно, нечетко написана и фигура стоящего на путях человека в правой части картины, и другие, отдаленные фигурки то ли пассажиров, то ли железнодорожников, то ли зевак – не разберешь. Наконец, бесконечную игру теней, красочных переливов, зыбких оттенков, созданных прихотливой