Луч солнца - У Тейн Пхей Мьин

— Амина, ты не желаешь меня признавать?

Амина поняла, что сегодня можно заработать, и ласково защебетала:

— О, Ба Маун! Я тебя и не заметила, закрывай зонт, входи!

— Целый день хожу с зонтом. Надоело! А дождь ни на минуту не прекращается.

— Но в дождь можно сажать рис, Ба Маун!

— Лучше не говори мне об этом. А то я опять растравлю себе душу воспоминаниями. Я вырос среди полей и с самого детства сажал рис, не то что вы. Вы росли на задворках, среди городских развалин и ничего не видели, кроме своих лепешек! Вот и нечего говорить о том, в чем не разбираешься. Зови лучше тетушку, пусть идет сторожить лавку, а я пока поторгую.

— Погоди! Сейчас дожарю лепешки. Ты не забыл, что одна штука стоит пять пья?

— Не теряй времени. Сколько раз торговал здесь! Навсегда запомнил, что лепешка стоит пять пья.

Ба Маун с видом заправской торговки сел к прилавку. Амина взяла его зонтик и, постукивая каблучками, отправилась за сторожихой. На лоснящемся лице Ба Мауна появилась улыбка, когда он увидел, что Амина взяла его зонтик; значит, опять будет жаловаться, что свой ей пришлось заложить. Дойдя до конца улицы, Амина повернула назад.

— Ба Маун!

— Так быстро!

— Да нет, я вернулась.

— Что-нибудь случилось?

— Забыла сказать тебе. Дхоби[19] не может сдать комнату на эту ночь.

— А в чем дело? Ведь обычно он сдает!

— Не знаю, Сами предупредил, что не сдаст. Ты уйдешь?

— Ну, что ты, Амина! Куда я пойду? Я видел, как на мясном базаре этот сукин сын Сами подкатывался к девчонке, так что ему самому, видимо, понадобилась комната. Слушай, давай переспим в беседке на китайском кладбище, ничего, что она немного покосилась.

— О, боже! — Амина вздрогнула. — Страшно-то как!

— Но ведь ты со мной. Нечистая сила не трогает тех, кто приходит на кладбище переспать, она с ними заодно, считает их как бы приятелями. Но раз ты боишься, можно заплатить выкуп духу. Иди, зови сторожиху!

Амина ушла. Тут возле лавки появились двое: старик с зонтиком и девушка в старой блузке и юбке из грубой ткани, с нечесаными волосами.

Старик остался стоять под деревом, а девушка подошла к Ба Мауну:

— Дядюшка, дай мне лепешек на пятьдесят пья!

— Пожалуйста.

— А где Амина?

Ба Маун рассердился — до чего любопытная! Похоже, пришла она не столько ради покупки, сколько из любопытства.

— Ребенка укачивает, — ответил Ба Маун первое, что пришло в голову.

— А у нее дети есть?

— Вот твои лепешки, — сказал Ба Маун, раскаиваясь в собственном легкомыслии и глядя вслед старику и девушке.

— Ба Маун!

— Ой, как ты меня напугала!

— На кого это ты загляделся?

— Да вот приходили старик с девушкой. Как сторожиха?

— Придет после половины десятого. Цену себе набивает.

— Заплати ей побольше. Твои покупатели знают про нас? Ты им рассказываешь?

— Бывает.

— Сейчас приходила девушка, она знает, что у тебя нет детей и что ты мне не родственница…

— Ну и труслив же ты, Ба Маун!

— Ладно, хватит болтать! Пойду присмотрю местечко, а ты заканчивай и приходи да прихвати циновку, стакан и то, что осталось от вчерашнего. Не забудь, слышишь?

— Страшно мне!

— Подойдешь к воротам, крикни, я тебя встречу!

— Мы уже с тобой до ручки дошли! Помоги нам бог!

— Я пошел, буду ждать!

Ба Маун прошел мимо лавки, где торговали пальмовыми листьями для крыш, бамбуком и углем, и зашел в винную лавку к китайцу.

— Что вам? Бутылку, как всегда?

— Да нет, половину. От вчерашней еще осталось. Я с полбутылки пьянею.

Он положил деньги на стол, взял бутылку, завернул в бумагу.

— Свечи есть? Мне бы парочку.

— Есть. — Старик-китаец прятал бутылки с самогоном под низкой бамбуковой лежанкой, а за свечами пошел в свою комнатушку. После долгих поисков он наконец принес четыре свечи. Из комнаты потянуло кислым запахом рисового самогона.

Со свечами в руке Ба Маун пришел на пустынное китайское кладбище. Часть его была залита водой, часть заросла травой и колючим кустарником, но на большинстве могил стояли красивые памятники.

От проливных дождей здесь было грязно и скользко. Поднявшись на холм, Ба Маун оглянулся. Сквозь струи дождя слабо мерцали огни лавок. Покупателей не было. Лишь чайная, где даже редкие посетители приносили доход, была ярко освещена электрическими огнями, и оттуда доносились индийские песни. По ту сторону кладбища находились три индийские чайные, конкурирующие друг с другом.

Наконец Ба Маун подошел к заброшенной беседке. Он не верил в существование ведьм, духов и привидений, которые устраивают на кладбище шабаш. Не верил в загробную жизнь. Все это выдумки европейцев. Никакая нечистая сила не может его испугать, если даже она существует. Пусть хлопнет его разок по спине. Может, это даже приятно. Еще ребенком он ходил на кладбище к знахарям за лекарством для своего непутевого дядюшки и никогда не боялся.

И все же одному ему было здесь как-то не по себе. Он откупорил бутылку и отпил несколько глотков. Самогон обжег горло, желудок, и Ба Маун сразу же слегка захмелел, после чего почувствовал себя на кладбище как в собственном доме.

Когда-то эта беседка, наверно, выглядела вполне пристойно. Но сейчас она была сплошь забита сухими листьями, пауками, пылью, которая, смешавшись с водой, издавала резкий неприятный запах. Ба Маун зажег свечу, вытер пыль, развернул свою повидавшую виды циновку. Снял пиджак.

Шел дождь, но Ба Мауну было жарко, лицо лоснилось от пота. Он с улыбкой наблюдал за пауками, которые быстро двигались при свете свечи. «Эй Чайн так боялась пауков». Каждое воспоминание о ней причиняло боль, и Ба Маун снова отпил из бутылки. Но дорогое лицо возникло еще отчетливее.

— Ах, Эй Чайн. Перебрались мы в город, и здесь ты умерла страшной смертью. И все из-за моей никчемности. Из-за того, что не было денег на лечение, на хорошую больницу. Ты спала на бамбуковой циновке и соломенной подушке, укрывалась порванным одеялом. А уже была тяжело больна. Сколько пришлось тебе пережить! И я один во всем виноват! Я не из тех, кому суждено ездить в шикарной машине. Тяжким трудом пришлось мне зарабатывать свой хлеб. Да и сейчас… Ночую на кладбище, вместо того чтобы, как нормальные люди, спать у себя в спальне или хотя бы в гостинице, — он плюнул с досады.

Чтобы развеять тоску, Ба Маун еще раз приложился к бутылке. Самогон был крепким, и Ба Мауну вполне хватало стакана, ну двух, так что