Лемурия - Карл Ганс Штробль

– Твои суждения излишне категоричны, дитя, – сказала она. – Врач наш прибудет, ибо такова его обязанность. Если он медлит к ней приступить – на то есть особый резон.

Деятельная сестра Фекла протиснулась меж пары смородиновых кустов и принялась с жаром убеждать подруг все-таки послать ему весточку, а склонная к частым сплинам Анжелика высказала мрачное предположение, что доктор Эвзебий и вовсе отдал Богу душу. Сестры, сплошь во власти резонанса, обступили настоятельницу, и даже Дорофея соизволила выйти из сумрачных дебрей воображаемого цейлонского леса. Всем хотелось какого-нибудь, хоть самого завалящего, потрясения в этом месяце – и это повальное желание сделало монахинь на диво единодушными. Вздохи смиренной Анастасии и одышка флегматичной Варвары в кои-то веки выражали то же, что и молчание острой на язычок Агафьи. Наконец треньканье колокольчика, зажатого в каменной руке Адама, возвестило выход на сцену доктора Хофмайера, побудив сестер принять вид напускного равнодушия.

– Благодарение Богу, – шепнула Урсула Фекле и прибавила с довольным кивком: – наш господин эксфузор все-таки явился!

Доктор с улыбкой шагнул к настоятельнице и поклонился, прося прощения за свое опоздание.

– Меня задержали дела… – неопределенно протянул он.

– Дела! – благоговейно вздохнула сестра Фекла.

– …и, надеюсь, нет необходимости заверять мою досточтимую мать-благодетельницу и кротких сестер, что лишь действительно серьезные и неотложные вещи могли помешать исполнению обязанностей, в моем суровом ремесле представляющихся сущим оазисом меж барханов пустыни.

– О, мы умеем ждать, это потерпит, – промолвила настоятельница, смущенно касаясь розария, висящего у нее на поясе.

– Впрочем – о чем, с позволения вашего, заявлю без ложной скромности, – на основе длительных исследований я пришел к заключению, что целесообразно и даже необходимо посредством небольшого промедления, если можно так выразиться, еще немного подогреть вашу кровь. Образно говоря – довести ее до кипения, дабы снять с поверхности всю пену и разом удалить нечистоту…

Для сестер, привычных к еженедельному дежурству на кухне, слова эти прозвучали весьма убедительно.

– Как вам будет угодно, господин доктор, – кивнула настоятельница и прошла вперед, а доктор, как обычно, засеменил следом, выдерживая дистанцию в полшага. Сестры гурьбой поспешили за ними, и их черные одежды беспокойно зашелестели среди кустов. У входа в трапезную доктор с низким поклоном пропустил процессию вперед. Сам он вошел последним и, убедившись, что все в сборе, с довольной улыбкой затворил дверь. Здесь, в четырех беленых стенах, полным ходом шли необходимые приготовления: операционное кресло с мягкой обивкой раскрыло свои объятия, тазик важно круглился, готовясь принять сцеженную кровь, а белые платки, казалось, истосковались по алому цвету жизни. Вода в большом чане – и та трепетала в ожидании, по поверхности ее разбегались круги. В центре всего этого, окруженный сестрами, священнодействовал доктор Хофмайер, раскладывая на маленьком столике свои сверкающие инструменты.

– Как странно он позвякивает ножами, – вполголоса заметила Дорофея.

На это желчная Агафья сострила:

– Музыка для его ушей!

Эвзебий Хофмайер внезапно повернулся к ней, и одного его взгляда, совершенно ему несвойственного, хватило, чтобы Агафья прикусила язык.

– А что, если музыка может быть лекарством, уважаемая сестра? Почему бы врачам не заниматься музыкальным творчеством? Мои исследования углубились в сакральнейшие тайны человеческой природы, далеко превосходя работу моих коллег, и позволили установить связь между звуками и здоровьем: музыка – это ведь тоже движение, как и сам процесс жизни, и одно подобие влияет на другое…

Вдруг монахиням показалось, что его голос, словно странный напев, наполняет все углы огромного помещения, порождая все новые звуки, и над этой мистической симфонией раздается звонкий, возбуждающий свист лезвия – пока сквозь экстаз не прорвался возглас настоятельницы:

– Образ! Кто отвернул образ?

В самом деле: изображение распятого Спасителя, пречистого Суженого для дев, что обрели в монастыре убежище от мирской суеты, писанное искусной рукой Бургкмайра и до поры благостно надзиравшее за трапезами послушниц, теперь висело повернутым к стене. Эвзебий Хофмайер с улыбкой стоял среди испуганных сестер, следя, как настоятельница подходит к изображению и водворяет Христа лицом к сцене. Затем, словно истощенная тяжелым усилием, она, шатаясь, вернулась на свое место – и испугалась, увидев, как лицо врача внезапно изменилось прямо на ее глазах. Его челюсти выдвинулись вперед, а узкие губы растянулись до предела, обнажив два ряда острых зубов, издававших звуки, напоминающие хруст гальки под подошвами или визг зубьев пилы. Рука, сжимающая пучок сухих трав, застыла у носа, теперь похожего на рыло нетопыря, а пустота в глазах над мощными скулами лучилась неистовством – словно взор Тьмы, пронизывающий целые помраченные парсеки. Сестры, покорные и податливые, во всем привыкшие слушаться настоятельницу, замерли в изумлении, едва поняв, что Базилия превратилась в неподвижный столб, уподобившись жене Лота. Внезапно зловещая сущность страха схватила их за горло, сдавливая, натягивая на их сознание тугую пленку, лишая дыхания. В это же мгновение монстры безудержных желаний окружили их – кривляясь, дергая за одежды, охаживая их души цепкой плетью греховности.

Тем временем Эвзебий Хофмайер изменился еще больше, напрочь утратив сходство с чопорным ученым. Отбрасываемая его фигурой исполинская тень, казалось, вытеснила из трапезной весь свет. Яркие солнечные узоры на полу и стенах померкли, утратив изящную четкость, изогнулись в судорогах, отпрянули, испуганные и искаженные, проползли, как истерзанные уродливые демоны, по красным и белым плитам – и наконец вырвались через окна на свободу, где были поглощены новой средой. Воздух в саду помутнел и сгустился у кустов и деревьев так, что те будто увязли в плотной желеобразной массе. В плену у этого нечестивого янтаря всякая ветвь и всякий листок обрели некую болезненную, гротескную рельефность.

– Власть крови над кровью! – прокричал искаженным голосом лже-Хофмайер, вонзая черные ногти в шею Феклы, высекая из нее алые брызги и кровавые струйки.

Раздался пронзительный вопль отчаяния:

– Образ… образ!

Лик Спасителя вновь был отвернут к стене, оставив сестер без защиты – преданными другому жестокому владыке. Базилия и стайка монахинь попытались покинуть помещение через дверь, но ручка у той внезапно ожила и укусила настоятельницу, словно змея. Узоры и украшения на двери, как живые, начали извиваться и шипеть в неистовой злобе. Остальные сестры, пытавшиеся спастись через окна, застряли в клейком воздухе – и трепыхались в нем, будто причудливые черные бабочки, угодившие в паутину. Совершенно измененный Эвзебий Хофмайер наблюдал за безрассудными усилиями монахинь – на его тонких губах играла злорадная ухмылка. Под аккомпанемент издаваемых им странных лязгающих звуков ножи и лезвия выстраивались в стройные ряды на столике, справляя гипнотический ритуал.

– Драгоценные дамы, дайте-ка мне немного внимания! – прикрикнул он. – Речь моя будет краткой и не отвлечет нас от главной цели моего