Лемурия - Карл Ганс Штробль

Подчинившись воле врача, сестры неуклюже вернулись к своим местам и образовали дугу из окаменевших тел вокруг него. По мановению руки супостата голые оштукатуренные стены потемнели и задрожали, как если бы краски, погребенные под слоем побелки, ожили и возжелали сбросить оковы, стеснявшие их. По штукатурке поползли трещины, и из-под отваливающихся кусков проступили картины веселья и наслаждения, в позабытые времена украшавшие залу. Улыбчивые голые вакханки с любопытством воззрились на обреченных, хихикая и тыча в их сторону пухлыми пальчиками. Хмельные сатиры, пристроившиеся сзади вакханок, отсалютовали монахиням полными браги золотыми кубками. Довольный гогот прорвался свозь перезвон хирургических инструментов и лязг доктора – вытесненный некогда духом аскезы мир порока низвергнулся лавиной запахов, цветов и звуков.

– Мы приветствуем тебя, Сен-Симон! – загремели потолок и стены.

– Снизойдите ко мне, коли так! – отозвался лжедоктор.

– Уже идем! Идем!

Бесхитростная телесность, не вполне отображенная фигурами Адама и Евы у врат монастыря, обрела весьма выпуклое воплощение здесь. Греховное полнокровие этих новых образов не принимало лицемерную райскую наивность. Утехи плоти в сотне непотребных обличий окружили бедных монашек. Живописные группы застыли, совокупленные самыми разными позами, будто ожидая условного знака, позволяющего продолжить свои занятия, – и гирлянды цветов буйных оттенков провисли с потолка, разделяя таким образом разгоряченную плоть. Посреди этого неистового вакхического хоровода сестры Христовы сидели, словно кружок черных привидений, и только глаза их глупо поблескивали от страха.

В это время лже-Эвзебий Хофмайер отряхнул с костюма табачный прах – и, прервав зловещие действия, претворяемые над вытянутой шеей сестры Феклы, подражая манерам настоящего врача с обезьяньей грацией, повел свою речь – как адвокат, зачитывающий петицию в суде, – сопровождая ее глянцевым блеском черных ногтей и скрипом своих пилообразных челюстей:

– Уважаемые дамы – почтенная матушка и благочестивые сестры! Вопреки вашим стараниям я сумел освободить это прекрасное собрание, только что приветствовавшее меня по имени. Вы, верно, удивлены видеть меня, бедного раба Божьего, в отличном настроении и прекрасном физическом состоянии. Что ж, смею заверить – я успешно адаптировался к тому, что мои друзья-целители называют Смертью. В обмен на небольшие услуги с моей стороны эта леди щедро угощает меня лучшими блюдами со своего стола и даже наделила меня властью над приграничными областями мира. Вы, дамы, задаетесь вопросом, как же я распространил эту власть на вас? Все очень просто – став господином над всеми истинно умершими, я враз заполучил в услужение и тех, кто неразумно отрекается от жизни, будучи живым!

– Жизнь… жизнь! – заскулил беспокойный хор вакханок, и монахини, дрожа, сникли пуще прежнего – будто в их душах погасла последняя искорка надежды.

– Живой Сен-Симон, пусти же нас к ним! – вопил похотливый вихрь, обрушивая дикие призывы на тела обреченных, будто удары кнута.

Чудовищная оргия нарисованной жизни клубилась вокруг живых мертвецов – голая, разгоряченная плоть, бесстыдная, обольстительная и порочная, наступала боевыми рядами… Но повелительный жест врача заставил эту разнородную массу отступить.

– Это мой праздник, и здесь лишь я – властелин! – объявил имперсонатор. – Кто не желает наслаждаться простым созерцанием, пусть идет назад в стену! – Поклонившись дрожащим женщинам, словно пьянея от их страха, демон продолжил свою речь, подражая велеречивостям подлинного Хофмайера: – А вот теперь, милые сестры, с вашего позволения и уступая настоянию почтенной Базилии, я приступлю к необходимому и теперь уж поистине основательному пролитию вашей крови.

Он выпустил Феклу, чья голова с закрытыми глазами поникла на удлинившейся и продырявленной на манер флейты шее, и, переступив через ее повалившееся тело, шагнул к настоятельнице. Три изящных танцующих шажка вперед, затем один назад и снова вперед – и вот, отвесив учтивый поклон, он впился ей в плечи черными ногтями. Неистовый хор с чашами и тамбуринами гремел, ревел и сплетался в жарких позах, пытаясь поймать своими нарисованными ртами бьющие во все стороны струи живительной крови.

* * *

В узком переулке возле фигур Адама и Евы царило необычное беспокойство. Из-за ворот раздавался шум, хаотичные вопли и – что удивительно! – ясный звон разбиваемых чаш. Сапожник и собака подняли головы и переглянулись. Эти странные звуки несли в себе что-то страшное, непотребное, и собака, поджав хвост, скрылась в подворотне. Тем часом вокруг кузнеца и торговца начала собираться толпа. В гвалте людей, толпившихся у ворот, смешались страх и любопытство, нервная веселость и тревога.

– Не иначе как невест Христовых сам черт приходует, – заметил досужий безбожник.

– Они без боя ему не отдаются – только прислушайтесь! – заявил другой зевака, скроив благочестивую мину праведника.

Волнующаяся толпа кипела и бурлила, угрожая разлиться по всей улице, и в самом ее сердце какой-то мужчина отчаянно кричал и размахивал руками. Сапожник с недоумением смотрел на него; он не мог уразуметь, как почтенный доктор Эвзебий Хофмайер, наверняка не покидавший монастырь, оказался здесь и в таком непотребном виде – парик перекособочен, пальцы до побеления стиснуты на трости. Доктор что-то кричал, указывая на ворота, но в хаосе никто не обращал на него внимания. Под кронами деревьев каменного Рая улыбались Адам и Ева, но их взгляды больше не выражали прежнего безразличия; теперь они намекали на что-то недоброе – так могли бы переглядываться адепты жестокого культа, чья вера видела в Жизни и Смерти лишь двух захудалых актеришек из итальянской комедии дель арте. В это время волнение толпы достигло апогея, и в едином порыве она прихлынула к воротам. Как только створки распахнулись, самые любопытные отшатнулись назад, образовав группки. Казалось, дом распахнул свои уста, готовый раскрыть тайну, – и из ворот вышел мужчина в диковинном халате. Без всякой спешки он зашагал по улице, радушно кивая собравшимся. Кости черепа рельефно проступали сквозь его тонкую кожу, за сморщенными губами то и дело посверкивали острые зубы. Алые полы его одеяния волочились по уличной пыли – на выщербленных плитах мостовой ткань казалась текучей кровавой лужей. С небес отстраненно светило полуденное солнце. Толпа молчала, лишь под халатом незнакомца что-то ехидно лязгало.

Как только странный лязгающий человек исчез, толпа вновь собралась, переплелась и потеснилась, стремясь попасть за ворота. Из нее выделилась группа с доктором во главе – и людям в ней удалось-таки прорваться в трапезную. Там, в кругу, сидели сестры, все еще будто перетянутые незримой цепью, жалко съежившиеся на стульях – как пустые оболочки прежней физической сущности, скованные кожей и платьями. Следов крови не было. Стены трапезной странным образом изменились: штукатурка осыпалась, явив яркие сцены оргий, вписанные дерзкой кистью в солнечные ландшафты. Лик Спасителя взирал на круг мертвых монахинь невидящими глазами. В лицо, шею и грудь