Моя мать прокляла мое имя - Анамели Сальгадо Рейес

что она скучает по нему, но не понимает почему, ведь на самом деле она его даже не знает. Он заставляет ее оставаться здесь, на земле, и похищать души. – Фелиситас растопыривает пальцы, изображая когтистые лапы, и делает вид, что замахивается на Эмилио.

Эмилио отшатывается, натянуто улыбаясь.

– Хм, понятно. И в чем вопрос?

– Мы хотим узнать, как называется чувство, когда скучаешь по тому, кого никогда не встречал, или по тому, кто на самом деле никуда не делся.

Эмилио задумывается и что-то гудит себе под нос. Потом медленно обводит взглядом нетерпеливые лица детей.

– Тоска?

– Стойте! Я понял. – Густаво достает из кармана телефон и что-то в нем печатает. – Тоска, – произносит он с гордостью, будто сам предложил это слово. – «Форма печали, томление души, грусть». Еще тут пишут, что тоска может быть светлой. Например, «тоска по родине». – Он кладет телефон на колени. – А «томление» – это как томление в горшочке?

– Удивительно, как ты перескочил через класс! – восклицает Эстела.

Фелиситас мотает головой:

– Это не то.

– Конечно, – соглашается Эстела. – Томление в горшочке тут совсем ни при чем.

– Нет, я про «тоску», это слово не подходит…

– «Томление», – зачитывает Густаво. – Первое. «Беспокойство, ощущение душевной тревоги». Второе. «Состояние приятной расслабленности». Третье. «Способ приготовления пищи». Ха! Я был прав. Вот поэтому я перескочил класс. Я могу держать в голове сразу несколько значений.

– Ага, только не можешь понять, какое из них имеется в виду, – усмехается Эстела.

– Ладно, ладно, – успокаивает их Эмилио. – Я знаю, вы, ребята, любите поязвить, но…

– А если Смерть не испытывает светлых чувств? – обращается к нему Фелиситас. – Если она немного злится на Дьявола?

Фелиситас представляет себе Смерть, сбитую с толку вихрем, обрушившимся на ее холодное сердце. На бледной коже между черными глазами-бусинами появляются морщины.

Густаво фыркает:

– Тогда с какой стати Смерти скучать по Дьяволу, если она на него злится?

Смущенная своей неспособностью ответить, Фелиситас пожимает плечами и пытается свернуться клубком, хотя ей мешает гипс. Это ее история и ее герои. Почему же она просто не может щелкнуть выключателем в своей голове и выяснить, что они делают, чего хотят и что чувствуют?

– Чувства – вещь сложная, их не всегда можно понять, – объясняет Эмилио. – А в твоей истории Смерть вообще встречалась с Дьяволом?

– Э-э, ну да, – бормочет Фелиситас. – Недолго, когда она была ребенком.

Эмилио понимающе кивает.

– И Смерти нравилось находиться с ним вместе?

– Нет! – восклицает Фелиситас, будто ответ очевиден. – Он же Дьявол, так что он был не очень-то хорошим.

– Ясно. Может, Смерть хочет, чтобы он был добрее и чтобы с ним было бы приятнее проводить время?

Фелиситас делает глубокий вдох, пытаясь найти ответ. Где же этот дурацкий выключатель?

– Наверное, да. Да, хочет.

– Хм. Густаво, посмотри, там должны быть другие определения слова «тоска».

Густво вновь берется за телефон.

– Ага, нашел. «Тоска – это ощущение, будто чего-то или кого-то очень не хватает, сильное желание, особенно чего-то недоступного». Тут сравнивают со словом «тяга». Ну, это понятно, у меня регулярно случается тяга к чему-нибудь вкусненькому…

Эстела толкает его в плечо:

– Может, хватит уже про еду? Тебя дома не кормят, что ли?

Густаво не обращает на нее внимания.

– Ого, так, может, Смерть хочет съесть Дьявола? Вот это была бы крутая история про месть. Она съедает его за то, что он был таким жестоким и заставлял ее работать, вместо того чтобы отпустить домой, и тут она впитывает всю его злобу и могущество и становится новой правительницей ада!

– Смерть не может съесть Дьявола! – кричит Эстела. – Он же ее отец. Это какое-то людоедство.

– Ну что, «тоска» все-таки подходит? – интересуется Эмилио, присаживаясь на корточки рядом с Фелиситас.

Фелиситас кивает:

– Да, кажется, да.

Ну конечно, желания могут быть разными. У нее было сильное желание избавиться от Ольвидо, чтобы вернуть себе спокойствие. И дух Ольвидо, безусловно, казался чем-то недоступным. Она появлялась и исчезала, когда ей заблагорассудится, и прилипала к Ангустиас, словно муха к липучке. Она никогда не делилась с Фелиситас своими мыслями и чувствами. Она говорила ей, что делать, не объясняя зачем. Почему она считала необходимым «исправить» жизнь Ангустиас? Почему смотрела на нее нежными глазами, но произносила резкие слова? И почему она совершенно иначе смотрела на Фелиситас?

– С чего ты вдруг решила написать такую историю? – спрашивает Эмилио. – Может быть, ты скучаешь по своему папе?

Фелиситас отшатывается:

– Нет! Точно нет. Мой папа тут ни при чем.

В свое время эта история могла бы быть о ее отце. Раньше она думала о нем. Вернее, не о нем конкретно, а вообще об отце, о полноценной семье. Она смотрела по сторонам в столовой во время школьного праздника «Пончики для пап», рассматривала толпу на конкурсе талантов, бросала взгляды на лица родителей, пришедших на родительское собрание, и задавалась вопросом, каково это – иметь отца, иметь двух родителей, которые любят тебя и говорят тебе, как они тобой гордятся. Теперь она знает, что это все-таки тоска, но это не то же самое, что ее тоска по бабушке. Мысли об отце возникали случайно и редко, но мысли о бабушке, об Ольвидо, приходили с каждой историей о детстве Ангустиас, с каждым телефонным звонком и отказом разговаривать с Фелиситас. И каждый раз, когда они переезжали, Фелиситас не могла не думать, что первый побег Ангустиас случился по ее вине. Она и есть причина того, что у нее нет нормальной семьи.

Кто знает, где теперь отец Фелиситас. У него может быть идеальный дом, потрясающая работа, любящая жена и дочь, которую он обожает. Это не имеет значения. Его здесь нет. Зато бабушка есть. Ольвидо наконец встретилась с ней, но по-прежнему в ней не нуждается. Она присутствует и отсутствует одновременно, а Фелиситас так хочется, чтобы бабушка проявила к ней интерес, а может быть, даже любовь.

– Он тут ни при чем, – повторяет она.

– Хорошо-хорошо, я тебе верю.

– Ни при чем.

Узел у нее в животе скручивается все сильнее. Так сильно, что, кажется, никогда не раскрутится. Это не чувство вины, и дело вовсе не во вранье. Это страх, ей страшно за себя. Мне нечего бояться, убеждает себя Фелиситас. Эмилио не читает мои мысли.

– Раз ты говоришь, что ни при чем, значит, ни при чем.

Фелиситас тянет Эмилио за рубашку, чтобы он не вставал.

– Пожалуйста, не рассказывай маме об этой истории, особенно о том, что ты думаешь, что она о моем папе, потому что это не так, а мама начнет беспокоиться по поводу папы