Моя мать прокляла мое имя - Анамели Сальгадо Рейес

– Я ничего не прячу, – невозмутимо говорит Ангустиас.

– Тогда почему ты отказываешься туда заходить? Ты что-то скрываешь.

– Нет. – В доказательство Ангустиас обходит Фелиситас и направляется в спальню. – Просто комната подростка – это очень личное пространство.

– Ты уже не подросток, – замечает Фелиситас.

– Но эта комната принадлежит не мне, – возражает Ангустиас, открывая дверь. – Она принадлежит той девочке, которой я была.

Зайдя в свою прежнюю спальню, Ангустиас забывает, почему так упорно избегала ее. Да, она не чувствует особой связи с фотографиями на прикроватной тумбочке, рисунками, прикрепленными к стене, безделушками на комоде и чересчур девчачьим покрывалом. Сегодня она ни за что не купила бы ничего розового и гофрированного. Но, к удивлению Ангустиас, ей вовсе не кажется, что комната принадлежит кому-то другому. Возможно, она принадлежит наивной и счастливой версии ее самой, но не какой-то незнакомке и уж точно не той девочке, которую она помнит, – той, которая чувствует себя несчастной, хотя еще даже не столкнулась с настоящими трудностями.

– Мой айпод! – восклицает Ангустиас и бросается к туалетному столику. Между лаками для ногтей и резинками для волос лежит маленький розовый аппаратик. Она осторожно берет его кончиками пальцев и протягивает дочери, словно преподносит подарок королеве. – Смотри! Он все еще включается! Я так расстроилась, что забыла его.

Фелиситас разглядывает айпод.

– Как думаешь, за сколько мы можем его продать?

– Продать? – изумляется Ангустиас.

– Ну да, продать. Это же старинная вещь.

Ангустиас прислоняется к туалетному столику и прижимает руку к груди, будто ее ударили ножом.

– Старинная! Никакая она не старинная! Ты намекаешь на то, что я… старая?

Фелиситас шутливо пожимает плечами и не спеша исследует комнату. Ангустиас следит за ней взглядом и пытается угадать, какие детали она подмечает. Компакт-диски на полке никак не отсортированы. Лаки для ногтей на комоде не расставлены по цветам, а пространство в шкафу совершенно не организовано. Рубашки с короткими рукавами втиснуты между платьями, пиджаками и джинсами. В одном углу валяется куча обуви, в другом кренится стопка учебников с потертыми корешками и изрисованными обложками.

– А у меня будет своя комната, когда я стану подростком? – спрашивает Фелиситас.

– Конечно, – обещает Ангустиас, хотя и не уверена, что когда-нибудь они смогут себе это позволить.

– Что это? – Фелиситас показывает на верхнюю полку в шкафу. Рядом с запиханными кое-как сумочками и ремнями стоит коробка, покрытая блестками и наклейками.

Ангустиас неуверенно отвечает:

– Это личное.

Фелиситас поворачивается к матери.

– Покажи мне, – требует она. – Покажи!

– Нет, – упорствует Ангустиас, однако хорошо знает, что сейчас последует, потому что видит ярко-оранжевое облако над головой дочери.

– Покажи, покажи, покажи, покажи…

– Хорошо! – Ангустиас подходит к шкафу и, подпрыгнув несколько раз, все-таки снимает коробку с полки. Прижимает ее к груди и смотрит на Фелиситас: – Обещай, что не будешь смеяться.

Фелиситас протягивает ей левый мизинец и скрещивает пальцы правой руки за спиной.

– Обещаю.

Ангустиас вздыхает и сцепляет свой мизинец с мизинцем Фелиситас.

– Пожалуйста, имей в виду, что я тогда была совсем юной. Совершенно другой человек.

– О господи! Тут что, наркотики?

Ангустиас округляет глаза и тут же начинает хохотать.

– Нет, конечно!

Хотя сама мысль, что, живя под одной крышей с Ольвидо, она могла принимать какие-то наркотики, кажется ей нелепой, она понимает, что для Фелиситас это звучит вовсе не абсурдно. Ангустиас лишь изредка посвящала дочь в подробности своей жизни до ее рождения. Она никогда не рассказывала ей о ее дедушке и дне, когда он ушел, о ее отце и о том, как они полюбили друг друга и как расстались, практически не говорила о ее бабушке – кроме того, что та была очень строгой. Она сделает это, решает Ангустиас. Она все расскажет дочери, но только не сегодня. Разглагольствовать о своей жизни – это занятие для старушек, а сегодня вечер воспоминаний для ее подросткового «я».

Глава 42

Ольвидо

Десять лет после побега дочери Ольвидо не трогала ее комнату, хотя трижды порывалась это сделать. В первый раз, когда дом Талии затопило из-за лопнувшей трубы и Талия осталась у Ольвидо на неделю. Ольвидо подумала поселить ее в комнате Ангустиас, но не смогла заставить себя открыть дверь. В первый день рука так и застыла на дверной ручке, на второй день повернула ее, а на третий слабо толкнула дверь. «Все в порядке, – заверила Талия. – Если ты не хочешь, можем даже это не обсуждать».

Во второй раз, когда местные школы организовали сбор помощи для пострадавших от урагана «Харви». Ольвидо знала, что в комнате Ангустиас наверняка найдется что-то, что можно пожертвовать. Она открыла дверь, всего на дюйм, но так и не вошла. Вещи для пострадавших выбрала из своих.

Последний случай произошел за неделю до ее смерти.

– Она хочет от меня избавиться, – всхлипнула донья Сараи, уныло глядя на свой именинный пирог. – Даже не может дождаться, пока я умру.

– Мама, – вздохнула Самара, – при чем здесь ты? Я просто хочу избавиться от лишних вещей. Это называется генеральная уборка, и она всем нам пойдет на пользу.

– Я и есть лишнее, – воскликнула донья Сараи. – Без этих вещей не останется никаких следов моего существования.

– А как же я? – мгновенно отреагировала Самара. – А Густаво?

В тот вечер Ольвидо захотелось позвонить Ангустиас, но они разговаривали накануне. Что она ей скажет? Что скучает? Что хочет удостовериться, что с ней все в порядке? Смутившись, Ольвидо решила вместо этого заглянуть в комнату Ангустиас. Открыла дверь, просунула голову внутрь и быстро отступила назад. В тот момент этого было достаточно, но теперь все иначе.

Ангустиас ставит коробку на колени дочери. Фелиситас осторожно поднимает потрепанную крышку и тут же прикрывает рот рукой, чтобы не рассмеяться. «Что это?» – удивленно спрашивает она и достает вырезку из журнала с изображением молодого блондина. Рядом с блондином приклеена фотография Ангустиас. Ее прическа выглядит как стрижка «под горшок» из-за того, что видна только челка, а по бокам снимок неудачно обрезан.

– Это Райан Гослинг, он тут совсем молодой. Я была в него по уши влюблена, – сквозь зубы объясняет Ангустиас. – Перестань смеяться.

– Я не могу! – давится от смеха Фелиситас, держась за живот. – Ты была в него влюблена?

– Да, – гордо отвечает Ангустиас, вздернув подбородок. – В мое время если ты была влюблена в знаменитость, то вырезала его фотографии из журналов и делала коллажи. Это все равно что вести фан-страницу в Инстаграм