Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев

поползновений на площадь, скажем, Френки – он вообще, если честно, побаивался голубого кота, – то по отношению к Баксу исходил от обратного: нарушение «государственной границы» происходило постоянно. Васечка, переваливаясь с ноги на ногу, с хамским видом подгулявшего купчика мог подойти к Баксу, спихнуть его с какого-нибудь нагретого местечка и преспокойно улечься на нем.

Если с Френки такие штучки не проходили, то с Баксом – сплошь да рядом. Урчанье, фырканье, шипение, оскаленные зубы и выпущенные из лап кривые когти впечатления на Васечку не производили – он на них не реагировал, – и Бакс некоторое время пребывал в растерянности, не зная, что делать. Но потом и он научился отстаивать свою территорию. Он распластывался на полу, выбрасывал во все стороны лапы и по-гадючьи шипел. Сдвинуть его с места хотя бы на сантиметр было невозможно.

И тогда Васечка стал на него ложиться. Как на подстилку. «Ах, ты не хочешь мне уступить? Ну ладно!» – и плюх всей тяжестью на Бакса. Кот после таких экспериментов напоминал вяленое мясо под названием бастурма: был плоский, мятый, со слипшейся нечесаной шерстью и безумным взглядом, как у индюка, налетевшего на грузовой автомобиль. Но собой был доволен – не уступил подлому кабысдоху и сантиметра своей площади.

Васечка несолоно хлебавши удалялся на свою территорию, а если дома находились хозяева, то получал еще и гонорар – пару оплеух от Инны Михайловны или Петра Петровича. Но тут Васечка не стерпел: он решил, что пусть будет гонорар, но кастрата он накажет. При хозяине.

А приезжая кошечка все-таки достала Френки, он занялся ею.

Через сутки в квартире вновь появилась дама с властным баритоном и забрала изможденную от любовных утех аристократку. На столе оставила деньги – пять вкусно похрустывающих новеньких бумажек щавелевого цвета. Пятьсот долларов.

Инна Михайловна и Петр Петрович довольно переглянулись и произнесли в один голос:

– А!

И дружно потерли руки.

Следующая случка также принесла пятьсот долларов.

Еще одна, состоявшаяся через пару дней, – также пятьсот. И пошло, и поехало. Петр Петрович не замедлил на кошачьи деньги приобрести себе новый пиджак и две рубашки «поло», Инна Михайловна – кожаный плащ.

Но кожаные плащи да рубашки популярной фирмы – это мелочи, мыслить надо глобально, по-крупному, – так считала Инна Михайловна. Для того же, чтобы мыслить «глобально, по-крупному», следовало накопить денег побольше.

Инна Михайловна в приливе нежности даже забралась под кровать, где в мрачном одиночестве пребывал пыльный Френки, и погладила его по голове:

– Ты давай, котик, ты старайся!

В ответ Френки противно зашипел. Инна Михайловна в приливе еще большей нежности попробовала вытянуть Френки из облюбованного им укрытия, поселить на бархатной подстилке, которую она специально приобрела для любовных утех кота, но не тут-то было: Френки дугой выгнул спину и так полыхнул глазищами, что Инна Михайловна, икнув от невольного страха, задом вылезла из-под кровати.

Тем не менее, выбравшись из пыльного укрытия голубого кота, она еще раз заискивающе заглянула туда, похлопала рукой по подстилке:

– Это для тебя, родной наш котик, исключительно для тебя.

В ответ Френки прошипел что-то невнятное, хамское и отвернулся от докучливой хозяйки.

Петр Петрович вступил в элитный кошачий клуб. Клубов таких в Москве оказалось превеликое множество, что, в общем-то, было странно при всеобщем, за исключением нескольких тысяч избранных, обнищании. Клубы районные и клубы микрорайонные – скажем, Хамовнический или Чистопрудненский, клубы отдельных улиц – Волхонки, Кутузовского проспекта и Стромынки, клубы городские, клубы, объединяющие любителей кошек по почтовым отделениям и даже домам, – самые разные, различного калибра, богатства и веса, – но Петр Петрович решил учитывать прежде всего интересы Френки и избрал клуб под названием «Элитный голубой», куда входили владельцы английских голубых и русских голубых кошек. Только голубые, только они, словом… И скоро Френки вновь пришлось работать.

Впрочем, Френки и не возражал, это дело ему понравилось. Заказов на него стало больше. Это означало, что и денег в доме появлялось больше. Не каких-нибудь «деревянных», на которые только дырку от бублика и можно купить, а настоящих, тех самых, чье гордое имя носил сиамец.

Иногда Петр Петрович ловил себя на мысли, что ему не хочется выходить на работу, охота остаться дома, понежиться некоторое время в сладком ничегонеделанье и лени, почитывая какую-нибудь газетенку, напичканную разными политическими и светскими скандалами. Он пропустил вначале одну летучку – мероприятие, на котором должны бывать все сотрудники, – сослался на сильную головную боль, потом другую – уже без всяких объяснений, – и получил первое серьезное предупреждение, а когда лень взяла его за горло в третий раз, то не стал ждать расправы над самим собой и подал заявление об уходе. «По семейным обстоятельствам».

«В конце концов Френки меня прокормит, – решил он, – и Инку тоже».

А Френки старался, он был неутомим, с разными нежными кошечками разделывался, будто повар с лапшой, от кошечек только пух летел, но они были довольны – из кабинета Петра Петровича лишь доносились истошные крики. Казалось, что криками этими насквозь пропитались стены кабинета, письменный стол, книги, копии Жоржа Брака, висевшие в двух простенках. Инна Михайловна постелила посреди кабинета молельный мусульманский коврик, купленный на рынке у какого-то турка, – бархатную подстилку Френки не принял, а вот коврик полюбил, – и Френки проворно, безо всяких мерехлюндий и нежного мурлыканья раскладывал там очередную кошечку…

В результате – очередные пятьсот баксов на столе.

Жизнь у Петра Петровича и Инны Михайловны порозовела, посытнела, воздух в квартире сделался иным, и Инна Михайловна пришла к выводу, что пора воплощать в жизнь намеченные планы.

Во-первых, неплохо бы купить квартиру за городом. Не дачу, а квартиру. С дачей запаришься, там каждый день надо что-нибудь делать: приколачивать, замазывать, закрывать, конопатить, красить, белить, мыть, откапывать либо закапывать, откручивать, затягивать – и это только в доме! Что же говорить об участке земли? За ним надо ухаживать больше, чем за домом, поэтому мысль о даче всегда вызывала у Инны Михайловны зубную боль. Другое дело – квартира. Ступил в нее, с порога щелкнул выключателем («Почему выключателем? – Инна Михайловна всегда задавала себе невольный вопрос. – Не выключателем, а включателем!»), и все – ты дома. Не надо давиться дымом, растапливая камин, разогревать замерзшую в ведре воду… Загородная квартира – это мечта. Если они с Петром Петровичем ее купят, то будут жить не хуже, чем те, что вывели у себя на родине породу благородных голубых котов.

Во-вторых, неплохо бы купить еще одну квартиру в городе, обставить ее мебелью и сдать внаем какому-нибудь богатому американскому Буратино. За