Дым над тайгой - Станислав Васильевич Вторушин

по себе ничего не представляет. Другое дело — люди, работающие в ней. Как ныне отвергнутый мудрейший из мудрых сказал: кадры решают все. Он был тысячу раз прав. Кадры — это значит личности. Со своими слабостями, привычками, со своим добром и злом.

— Если перевести на простой язык, вы предлагаете мне давать взятки? — пытаясь высвободить локоть, сказал Остудин.

— Зачем так грубо? — Соломончик даже сморщился. — Взятка предполагает чистоган. Но это слишком, слишком мелко. Хотя я не отвергаю такой возможности. Взять хотя бы десяток килограммов зернистой икры. Или парочку хороших соболей. Хант-охотник за литр-два притащит вам их уже обработанными. Я уверен: тот, кто распределяет те же автомобили, черную икру ложками только во сне, может, кушал. А для нас она ничего не стоит. И соболя ему в домашнем гардеробе лишними не будут.

— Все-таки это не подарок, а взятка, — настойчиво повторил Остудин.

— Допустим даже, что взятка. Но ведь хозяйство дает ее не для того, чтобы какой-нибудь Сидоров или Кузнецов обзавелись личным автомобилем. Этот автомобиль поможет добыть дополнительные тонны нефти, дополнительные алмазы, дополнительные килограммы золота. То есть все делается ради пользы государства. А тратите вы на подарки, заметьте, личные деньги.

— А вот судить за эту пользу будут конкретного Сидорова или Кузнецова, — возразил Остудин. — А если за руку схватят, то и меня грешного, Остудина Романа Ивановича.

— Это беда нашего государства, — сказал Соломончик. — Оно стрижет всех под одну гребенку. И того, кто кладет себе в карман, и того, кто старается на пользу общества. Вы не находите это противоестественным?

Остудин находил это не только противоестественным, но и считал позором. Государство должно не наказывать, а поощрять предприимчивость руководителя. Остудин вообще не мог понять, что происходит в стране. Хозяйство у нас плановое. Под этот план выделяются финансовые и технические ресурсы. Значит, если мне нужно два подшипника для того, чтобы механизм работал нормально, дай мне два, а не один. У нас же получается: два пишем, один в уме. Вот и плодится взяточничество, без которого не достанешь ни буровой станок, ни новый комбайн. Выходит, что оно заложено в наше плановое хозяйство самим государством.

Делиться этими соображениями с Соломончиком Остудин не стал бы даже в самой задушевной беседе. Не говоря уже об откровенном разговоре с неизвестной направленностью.

На самом берегу в нескольких метрах от обрыва стояла беседка. Еще недавно она была занесена снегом. Но запахи приближающейся весны сделали свое дело. Кто-то из школьников, а может, и не из них, создавая себе кратковременный уют, очистил беседку от снега, обмел скамеечки. Остудин и Соломончик зашли туда, присели. Оба понимали, что все сказанное за эти полчаса — только вступление к теме. И Остудин спросил то, о чем собирался спросить с самого начала:

— Ефим Семенович, я понимаю, конечно, что вы мне ничего конкретного не предлагали и я ничего не принимал и не отвергал, но если вдруг придет фантазия как-то воспользоваться создавшимся положением — если оно, конечно, создастся — к кому мне лучше обратиться?

Ефим Семенович раздвинул коленки, уронил между ними руки и минуту-другую сосредоточенно молчал. Потом поднял голову и сказал:

— Ни к кому. К кому бы вы ни обратились с самым заманчивым предложением, его не примут.

— Для чего же вы тогда вызвали меня на откровенность? — спросил Остудин тоном человека, которого надули самым бессовестным образом. Он сделал вид, что собирается уходить.

— Таких людей я не знаю, — торопливо сказал Соломончик. — Конечно, может случиться так, что пришел человек со стороны, что-то кому-то дал и что-то получил взамен. Но на этом строить систему взаимоотношений нельзя. Она будет заведомо ненадежной... — Соломончик опустил глаза, пошоркал по снегу подошвой своего подбитого мехом ботинка и сказал: — У нас нет торговли, Роман Иванович. У нас есть распределение. Люди, занимающиеся им, составляют своего рода клуб. Попадете в орбиту их благосклонности — будете иметь все.

— Вы считаете, что добро может быть бескорыстным? — Остудин разыгрывал простачка, все больше начиная понимать, в какую игру играет Соломончик.

— Как сказать? — со вздохом произнес Ефим Семенович. — По счетам ведь платят не только наличными. Есть кредит, который может быть и отложен... Но в любом случае услуга, конечно, должна быть за услугу, — Соломончик поднял голову, посмотрел на Остудина и спросил: — Вам обязательно показывать в своих отчетах всю нефть, которую вы открываете?

— Почему вы об этом спрашиваете? — удивился Остудин.

— Мы одни, и я хочу говорить с вами совершенно откровенно, — Соломончик посмотрел на берег, потом на улицу, ведущую к беседке и, не увидев там никого, продолжил: — Нефтяное месторождение тоже товар. Я вам скажу, очень большой товар. Если его реальные запасы составляют, к примеру, двадцать миллионов тонн, а в документах будет значиться только пять, на этом можно заработать огромные деньги. Десятки миллионов долларов. Вы представляете себе такую сумму?

— Нет, — сказал Остудин. — Мало того, боюсь представлять. Эта сумма тянет не только на десять миллионов, но и на десять лет. И потом, самое главное: зачем скрывать открытую нефть? Какой в этом смысл?

— При нынешней системе хозяйствования это действительно бессмысленно, — ответил Соломончик. — Но вот когда месторождения для разработки смогут приобретать отдельные люди, тогда в этом сразу появится невиданный смысл. Ведь стоимость месторождения будет зависеть от величины его запасов.

Остудин похолодел. Для того чтобы продавать месторождения в частные руки, надо сменить государственную власть. Произвести новую революцию или контрреволюцию — название не имело значения. Неужели в стране есть люди, думающие об этом? Неужели Соломончик относится к ним? Вопросы лавиной налезали один на другой, и Остудин не находил на них ответа. Одно он успел понять в эти короткие секунды: если все, о чем сейчас сказал Соломончик, правда, значит, подготовка к этим событиям уже идет в реальном времени. Во всяком случае сам Соломончик желает поучаствовать в приобретении хотя бы одного месторождения.

И второй вопрос, который тут же возник в голове, вытесняя все остальное. Для чего тогда были все годы социалистического строительства? За что отдали свои жизни миллионы людей? За то, чтобы все, что они создавали для детей и внуков, перешло в руки членов клуба, о котором вскользь упомянул Соломончик?

Остудин сам только что ругал советскую власть за нерадивость, за то, что руководство страны не может навести