Помоги мне умереть - Наталия Лирон

– Поэтому неплохо бы проявить сочувствие.

Марина не заметила, как перешла с тихого шёпота на полушёпот. Егор заворочался в своей постели. Она приоткрыла дверь и поманила пальцем Данилу.

– На кухню.

Тот закатил глаза и понуро вышел.

– Продолжаем разговор, – раздражённо сказала Марина.

Щёлкнул маленький выключатель, и настенное бра засветилось, согрев бежевые стены.

– О чём? – Даня заметно сник.

– О том, что неплохо быть с братом бережнее. – Её раздражение тоже закончилось. Осталась одна усталость.

– Я бережен.

– Данила, – Марина внимательно посмотрела ему в глаза, – мы скоро улетим. И я понятия не имею, на сколько.

– Я знаю. – Он отвёл глаза.

– И вам с отцом придётся справляться самим.

– Я знаю, – повторил сын, глядя в одну точку.

Она выдохнула. Разговора не получалось, Данька захлопнулся изнутри, лязгнули невидимые засовы. А у неё не осталось сил на то, чтобы терпеливо подбирать ключики и быть понимающей и мягкой. Ей хотелось от него ясной взрослости и максимальной функциональности.

– Ладно, иди спать, – она махнула на него рукой, – и спать, Даня, именно спать!

– Угу. – Он мгновенно поднялся и, не глядя на неё, быстро шмыгнул в детскую.

Глава 20

На пути в Израиль

В самолёте было жарко.

Марина смотрела на сына, сидящего у окошка, и сейчас, при свете яркого солнца, стало заметно, что он болен.

«Как я не видела этого раньше? Ведь он такой бледный».

Такое не хочется замечать, пока оно не станет совсем явным.

Рейс был ранний. Усталость была чудовищной, хотелось лечь в любое хотя бы относительно тихое место и проспать пару суток кряду.

«Не расслабляйся!»

* * *

За неделю до вылета в Израиль

В последнее время она много злилась. Да какое там «много» – почти всегда! На Диму с его бессилием, на Даньку с его замкнутостью и лоботрясничаньем, даже на Семёна с его непомерной деликатностью и заботой.

И она знала, что была не права.

Марина заметно похудела – аппетит пропал начисто. Она заставляла себя есть, уговаривая, что просто нужно поддерживать силы, иначе ей будет не справиться, но делала это без особого желания. Привычная одёжка сидела на ней теперь чуть мешковато. Она достала из дальних углов давно забытые вещи, в которые, как она думала, не влезет уже никогда, но даже они казались теперь на размер больше. Покупать новое не было ни сил, ни желания, ни денег, и поэтому она ходила в том, что было, мало обращая внимания на то, как выглядит. Но, похудевшая и чуть побледневшая, выглядела она прекрасно.

После ужина, за которым Семён передал ей документы для тель-авивской клиники и сообщил все данные по билетам, он довёз её до дома, и, припарковавшись во дворе, они сидели в машине.

Вылет через два дня. Осталось собраться.

– Знаешь, я всё не могу поверить в то, что это происходит в реальности. И со мной. С нами.

– Знаю, – он смотрел вперёд сквозь лобовое стекло, – ты, Марина, даже не представляешь, насколько я это знаю. Мой лучший друг и первый муж Томы умер от онкологии. Рак лёгких.

Показалось, что порыв ветра с неожиданной силой ударил её в живот.

– Господи, – выдохнула она.

– Ни дня не курил и вел вполне здоровый образ жизни. Когда заметили, стало не поздно, а совсем поздно – метастазы были уже в лимфоузлах и печени. Так что, поверь, я знаю, что ты чувствуешь. Возможно, не в полной мере, но всё-таки…

– Мне так жаль. – Она смотрела на его бесстрастное лицо, замечая, как тоненькая жилка на лбу бьётся нервно и часто.

– Я очень не хочу, чтобы ты пережила то, что пережил тогда я. Только ещё больше и страшнее. И сделаю всё, что смогу, чтобы твой сын выздоровел.

Он говорил это уверенно и твёрдо.

Летний зелёный вечер поселил в салоне машины искристую невесомость.

Привычным жестом, будто бы она делала так всегда, Марина легко провела пальцами по его виску, поворачивая лицо к себе…

Он наконец оторвал невидящий взгляд от лобового стекла и посмотрел на неё…

– Ш-ш-ш… – Она склонила его к себе, целуя в щёку, угол губ.

И ещё, ещё…

Отчаяние и боль в глазах сменили удивление и радость, а потом он смежил веки.

Хрусталь и солнечные блики, разбегающиеся по граням светящимися нитями. Бирюза и морская соль.

Через долгие секунды он сам отстранился от неё:

– М-М-Марина…

– Поехали к тебе, ну или я не знаю, в отель?

– Марин… – Он посерьёзнел.

Ей хотелось жизни. Сейчас, сию секунду. Снова почувствовать себя живой женщиной, а не хладнокровной функцией, выполняющей дела с утра до вечера, вычёркивая их из списка. Живой, любимой, настоящей… Хотя бы недолго.

Она ожидала, что он радостно согласится, и будто бы с размаху налетела на его растерянность.

– Нет?

– Чёрт! – Он обнял руль, склонившись головой.

Её глаза потухли.

– Значит, нет.

Поёжилась – меньше всего ей хотелось вешаться ему на шею.

– Господи, – он говорил с трудом, – я хочу этого больше всего на свете!

– Но ты женат? – Она чувствовала себя отвергнутой.

Даже ему она не нужна. Почему всё так сложно? Почему, чёрт возьми, всё так адски сложно?!

– Извини, я не хотела быть… – пространство внутри машины вдруг стало тесным, душным, – спасибо за помощь, – она нашарила ручку дверцы, – я понимаю, я всё понимаю, эт-то было лишним.

– Хорошая моя, – он повернулся, приложил ей палец к губам, и она мгновенно вспыхнула, – я действительно очень хочу быть с тобой, просто нужно, чтобы всё случилось не из отчаяния и жалости. Это нечестно по отношению к тебе и к нам.

– Я… – Она опешила и уже открыла было рот, чтобы сказать: «Я никого не жалею, и отчаяние здесь ни при чём», но поняла, что и «жалеет», и «при чём».

И жаль ей было не только Семёна – всех и всего. Егора, который ничем не заслужил этот диагноз, Даньку, чья травма колена отошла не то что на второй – на десятый план и который с каждым днём всё глубже погружался в мир компьютерных игр, забрасывая учёбу. И даже Диму – заложника своей проклятой «работы», какой бы она ни была. Они уже совсем не походили на пару и даже на семью, став просто соседями по квартире.

Ей стало безумно жаль и себя, и Семёна. Каменная безысходность навалилась на плечи монолитным холодом, и она ссутулилась под этой тяжестью. Хотелось плакать, но слёзы внезапно высохли внутри, так и не пролившись.

Семён посмотрел на неё раз, другой:

– Пристегнись.

Он завёл