Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

в Италии в среде людей его круга и возраста, был тонкий и начитанный знаток художеств и оказывал своей «прекрасной спутнице» настоящие услуги, предостерегая ее против тех ухищренных обманов, которым подвергаются богатые дилетанты из иностранцев при покупках этого рода, научая ее распознавать отличительные признаки руки действительного «артиста» и знакомя ее по этому случаю с целою историей искусства в его отечестве в различных проявлениях его и фазисах. Молодая вдова слушала его с жадным вниманием, называла «homme charmant» и благодарно жала ему руки. Поощренный этим, он пытался не раз заговаривать о своих «чувствах», – но она решительно отклоняла все подобные изъявления. Она все еще находилась в полосе «бесстрастия»… Да и помимо того ей, как говорила она Тоне, «не такого было нужно». Маркиз, конечно, был одарен всякими привлекательными качествами: он был и вполне светский – тонкий и благовоспитанный – и почти ученый человек; наружность его была изящная, «distinguée», черные глаза блестели как у двадцатилетнего юноши, говорил он и «рассказывал» с замечательным красноречием и горячностью; он даже, она не сомневалась, действительно любил ее, – «конечно, ее большое состояние имелось им в виду, но и сама она, ее blanche nature du Nord4», как выражался он, «возбуждала в нем страстное чувство» – она это видела по его глазам… Но это не представляло для нее ничего нового; это было в ее понятии что-то среднее между любовью того, «тигра», и тем «тепленьким», чего до оскомины, в течение десяти лет сряду наслушалась она в Петербурге от свитских генералов… Она все это «наизусть знала», она «насквозь видела ce cher marquis»… Нет, Gian Bellini, Веронез, Palma Vecchio5 и вся эта «феериическая декорация неба, моря и старых дворцов, – вот все, все, что ей теперь нужно!..»

Вчерашний случай – этот «интересный émigré politique6, которого Tony непременно знает», – откинул ее вдруг в сторону ото всех тех волшебств природы и искусств, созерцание которых поглощало воображение ее все это последнее время. Ей жадно, до боли жадно захотелось теперь открыть тайну любви, le secret d’amour, она не сомневалась, существовавшую между «этою ледяною Tony и тем белокурым», бежавшим с дальнего севера чрез темные леса, где спас его «ce flacon de cognac», подарок женщины, его любившей… «Он был, может быть, первым единственным предметом ее, Тони, и, разлученная с ним, она решилась выйти de désespoir7 за своего… Сусальцева… Или, может быть, тот жестоко обманул ее, и она тогда с досады, par dépit»… Во всяком случае она, Elly Драхенберг, узнает непременно эту тайну. Tony – замкнутый замок, от нее ничего не добьешься: но он, этот молодой человек… маркиз его непременно отыщет и привезет, она пригласит его, – сыну ее действительно надо начать учиться хорошенько родному языку, – пригласит давать ему уроки, она приголубит его («je l’apprivoiserai»), внушит ему доверие, дружбу… О, она все узнает, что его касается, всю его эпопею любовную и политическую, «toute son épopée amoureuse et politique»…

Она даже проснулась сегодня ранее обыкновенного, завтракала – что не всегда случалось у нее – с сыном и воспитателем его, мистером Уардом, совершенно деревянным англичанином лет сорока, и объявила им, что «нашла для Никса русского учителя, так как очень стыдно, что он до сих пор почти совсем не умеет писать по-русски», причем не то вопросительно, не то тревожно глянула в лицо Уарда, как бы желая прочесть на нем впечатление, какое могло произвести на него это известие. Но ровно ничего не прочла она в этом лице: англичанин, не подымая глаз, продолжал уписывать свою баранью котлетку.

– Он молодой, этот новый учитель, мама? – с любопытством спросил ее зато Никс по-русски, и этот вопрос как бы несколько почему-то смутил ее.

– Что тебе до того, молодой он или старый? – сказала она, усмехаясь. – Все равно надо тебе будет с ним учиться, и хорошо учиться.

– Ах, как же можно, – возразил мальчик, – с молодым мне гораздо будет веселее, чем с mister Уардом; тебе тоже, правда, мама?

Графиня даже покраснела слегка:

– Ты все вздор болтаешь, Никс!..

Она отправила его после завтрака гулять со своим англичанином в Giardino Reale (королевский сад) и в ожидании маркиза, являвшегося к ней обыкновенно между полуднем и часом с программой «экскурсии», предполагавшейся ими на тот день, уселась на балконе своего appartement в бельэтаже, выходившего на Riva dei Schiavoni. Очаровательнейший вид Венеции открывался с этого балкона. Прямо насупротив его, над широким водным пространством, заворачивающим крутым изгибом вправо в Джудекку, облитые блеском итальянского утра, словно любуясь отражением своим в изумрудном зеркале влаги, победно возносились изящные купола Santa Maria della Salute и San Georgia Maggiore; над башенкой таможни золотая Фортуна с зеленым шаром под ногой отчетливо вырисовывалась в разреженном воздухе; высоко, под яркою голубизной неба, висели недвижно легкие и белые как пух клубы облачков, будто не решаясь расстаться с этим чудным краем земли, a ниже, виясь над высокими черными гребнями скользивших по лагуне гондол, реяли большие морские птицы серо-молочного цвета, сверкая на солнце серебристыми оконечностями своих длинных и сильных крыльев…

Графиня, защищенная от солнечных лучей полотном опущенной над балконом маркизы, глядела не отрываясь на эту уже привычную ей картину, прислушиваясь невольно к доносившемуся до нее вечному гулу речей и смеха баркаролов (лодочников) на ближайшей пристани, к зазывным крикам продавщиц рыбы и фруктов… «Что же за праздник для глаз должен был быть здесь, – невольно проносилось у нее в голове, – когда помимо всего этого корабли со всех окраин мира везли свои сокровища царственным купцам этого волшебного города, когда из окон этих разрушающихся теперь дворцов вывешивались на диво толпе многоценные ковры и ткани Востока, и сами они, и дочери их, и жены, и все, и все население облечены были во всю эту разнояркость цветов и живописность покроя эпохи Возрождения, которые так обаятельно глядят на нас с исторических полотен в palazzo дожей, из рам портретов Тициана!.. Увы, я родилась слишком поздно, мне надо было увидеть свет здесь, тогда… j’aurais été peut être une seconde Catherine Cornaro8, o которой говорил вчера маркиз», – вспомнила она, насмешливо улыбнувшись по собственному своему адресу.

A глаза ее между тем как бы машинально приковывались к каждой из гондол, пристававших к Riva dei Schiavoni. В каждом лице, подымавшемся с пристани на набережную, она чаяла увидать маркиза…

Пушечный выстрел на площади Святого Марка уже довольно давно известил город о полудне, a его все еще не было. Молодую женщину начинало разбирать нетерпение.

Но вот, кинув случайно взгляд