Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

Глаза его загорелись, он готовил громоносное возражение… Но в это же время в восхитительном утреннем платье из soie écrue15, обшитом кружевами и большими голубыми бантами, под широкою соломенною шляпой, кругом которой бежала пышная гарнитура из белых и голубых перьев, показалась в растворившейся двери соседней комнаты Антонина Дмитриевна Сусальцева.

– Никс здесь? – спросила она с порога, не входя. – Bonjour, marquis!..

Он сидел прямо в полосе света, вырвавшегося с улицы сквозь продольную щель не совсем притворенных половинок двери, выходившей на балкон (все жалюзи окон, по обычаю теплых стран, в эти часы дня были опущены), и Сусальцева его одного в первую минуту различала в полутьме покоя.

Он с учтивым поклоном поднялся с места в ответ ей.

– Никс сейчас вернется… Да войди же, Tony! – послышался ей тут же голос графини, сидевшей спиной к балкону.

Антонина Дмитриевна сделала несколько шагов вперед по направлению к ней.

– Ma chère Tony, позволь тебе представить соотечественника, monsieur Поспелова, – проговорила та, как бы намеренно растягивая слова, указывая рукой на сидевшего против нее молодого человека, которого скрывала до тех пор от глаз вошедшей высокая спинка его кресла.

Он и Сусальцева обернулись в то же время лицом друг к другу…

У нее мгновенно дрогнули приподнявшиеся веки и побелели губы; глубокая морщина сложилась между бровями Поспелова… Ho coup de théâtre16, которого ожидала графиня Драхенберг, не случилось. Они глянули друг другу в глаза – и разом поняли друг друга. «Я для всех – незнакомый тебе человек, – сказал ей тягучий, чуть не грозный взгляд его. – Мне только этого и нужно», – ответили ему ее холодные глаза. И с банальною полуулыбкой светской женщины, которой представляют в гостиной ничем для нее не интересного незнакомца, она небрежно склонила голову, не ожидая его поклона, молча прошла к столу подле хозяйки, села и протянула руку за сигареткой к вазочке из венецианского стекла, стоявшей на этом столе.

«Mon effet est manqué17! – досадливо пронеслось в голове графини. – Они, очевидно, оба умеют необыкновенно владеть собою и успели – она после вчерашней серенаты, он после того, что я сегодня говорила о ней (и к чему я говорила!), – приготовиться к возможной встрече не у меня, так в ином месте… Но они недаром сейчас так взглянули друг на друга! Я прочла в их глазах: ils se connaissent, ils se sont aimés18 и хотят скрыть этот бывший роман свой ото всего света»… И более чем когда-либо заговорило в ней желание «aller au fond de ce mystère, проникнуть в самую глубь тайны»…

– Monsieur Поспелов так добр, что соглашается давать уроки моему Никсу, – сказала она громко.

Сусальцева, ни на кого не глядя, вынула восковую спичку из коробочки миланского изделия с раскрашенным изображением какой-то сцены из «Niccolo de’Lapi»[30], закурила папироску и уронила медленно с губ:

– Если б y меня были дети, я бы их ранее десяти лет ровно ничему не учила.

– Ceci est de l’exagération, madam20, – заметил ей смеясь маркиз, который в свою очередь наблюдал внимательно за нею и «réfugié russe», и точно так же, как и предмет его страсти, уловил «подозрительное» выражение обмененных ими в первую минуту взглядов. «La rossa ha forse raggion, рыжая (то есть графиня Драхенберг) права, быть может, в своих предположениях», говорил он себе радостно в эту минуту, «и не обманывала меня, говоря о другой»…

– A вы не находите, – продолжала между тем «кузина» все на том же французском языке, щурясь на Поспелова с каким-то иронически вызывающим выражением на лице, – что это раннее учение ни к чему в сущности не нужных вещей вызывается почти всегда гораздо более капризом маменек (des mamans), чем действительною потребностью детей?

«Это в мой огород; она, кажется, начинает ревновать меня», – и графиня с бессознательным вопросом на глазах повела ими на маркиза Каподимонте… Она прочла в его улыбке подтверждение своей догадке, и ей стало вдруг как-то необычайно весело…

«Змея! – думал в то же время эмигрант. – Пользуется тем, что я ее тут при всех оборвать не могу, и подпускает свои шпильки…»

– Это зависит… – начал было он громко, но вбежавший в эту минуту в комнату кудрявый и красивый мальчик, сын графини, избавил его от досадливой необходимости продолжать.

– I am ready, aunty, я готов, тетя! – восклицал на бегу Никс, кидаясь к Антонине Дмитриевне.

– Никс, поди сюда! – кликнула его мать.

И, оборачивая к себе спиной, она указала ему на сидевших против нее мужчин:

– Ты видишь ces messieurs? кланяйся!

Мальчик послушно шаркнул ножкой, протягивая ручонку маркизу, и, обернувшись тут же к матери, спросил робко и вполголоса:

– Who is this other gentleman, m’a (кто этот другой господин, мама)?

– Поди познакомься с monsieur Поспеловым, – ласково толкнула она его вперед, – ты с ним будешь учиться писать порядочно по-русски… не так, как теперь ты пишешь, что мне даже стыдно за тебя…

Сусальцева поспешно поднялась со своего места и, прерывая ее:

– Однако нам пора, Никс, пароход сейчас пойдет…

– Mister Ward уже пошел туда и твой husband (муж) тоже, – воскликнул мальчик и кинулся из комнаты, так и не познакомившись с «monsieur Поспеловым»…

Графиня поднялась в свою очередь проводить уходившую за ним «кузину» (она сгорала нетерпением «остаться с нею минутку наедине»).

– Послушай, – сказала она, как только очутились они в соседней комнате, схватывая ее за руку, – ты должна мне все, все рассказать!..

– Что это «все»?

И «Tony» мгновенно нахмурилась, как небо в сентябре.

– Tu connais ce jeune homme21… и ты… Ты в ссоре с ним теперь?..

– Откуда ты это взяла?

– Ты была с ним так неучтива сейчас!.. On n’est impertinente comme cela qu’avec un homme qu’on a aimé22.

– Et avec ceux que l’on veut vous imposer23! – гневно отрезала Сусальцева, не глядя на нее и торопливо выходя в коридор.

Вернувшись опять на свое место в гостиной, графиня почувствовала себя вдруг как бы неловко: она сознавала, что никакого теперь общего разговора не могло установиться между ею и двумя ее собеседниками, из которых один – нужно ли называть маркиза? – очевидно все более и более тяготился присутствием другого. Ей это ясно говорили его глаза, нетерпеливое покусывание им своих прекрасных усов, которые он нервным движением то и дело забирал как-то вниз нижнею губой…

Он и заговорил первый, с видимою целью выжить того, «другого».

– Графиня, я ничего не говорил о ваших условиях à monsieur Pospelof, так как вы же мне не сообщали…

Она, вся покраснев,