Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

– То есть, вчера это, значит, – пояснил скороговоркой Волк, – ихнего 16-го, нашего 4-го числа.

– «На прогулке, начальник русской политической полиции и генерал-адъютант Императора, Мезенцов3, убит неизвестными людьми. Преступники успели скрыться»… Это наших дело! – вскликнул тут же Поспелов с загоревшимися мгновенно глазами.

Волк не счел даже нужным ответить: он повел только на товарища не то торжествующим, не то презрительным взглядом: «какое же, мол, может быть в этом сомнение!..»

– «Am-ma-zato»4, – перечел Поспелов слово, корня которого он не находил во французском языке, – я, может быть, не так понял: он, может быть, только ранен — значит?..

– Убит, – грозным тоном отрезал тот, – на пароходе моем механик сказывал, «killed» говорит, и даже рукой показал, как когда кого ножом… Killed слово я знаю.

– Удачнее еще, значит, чем с Треповым вышло, – нервно засмеялся на это его собеседник.

– Известно, мужская рука; да еще если кинжалом…

– A как ты думаешь, чья? чья именно? Я полагаю, что…

– Полагаешь, так держи про себя! – сердито прервал его Волк. – Для дела безразлично.

Молодой человек моргнул несколько смущенно веками и примолвил уже как бы невольно:

– И ушли… «скрылись»… В белый день… Молодцы!..

– Не выдаст никто… общественное сочувствие… Верочкин процесс5 показал, – ронял медленно слова свои Волк в ответ с таким выражением на лице, что «все-то это тебе еще объяснять надо»…

– Да, – кивнул утвердительно Поспелов, – особенно теперь, когда правительство так осрамило себя на этой войне… и в Берлине6… Наступил самый настоящий момент активной борьбы… Ведь у них, очевидно, это теперь систематически организовано, по верхам пошли, намеченные: Трепов, теперь Мезенцов…

Безобразный рот Волка растянулся в широкую, зверскую усмешку (так должны ухмыляться шакалы, почуяв запах падали):

– По горлам всех пройтись надо, понятно! – прошипел он сквозь стиснутые зубы.

Товарищ его видимо разгорался все сильнее в свою очередь.

– Ведь это открытое объявление войны! – воскликнул он. – Убийством этим социалистическая молодежь смело кидает перчатку в лицо автократии… Наконец-то, наконец!.. – он судорожно и радостно потирал себе руки. – И если она не сдастся теперь, так ведь и повыше достать можно…

Он оборвал вдруг и бессознательно обвел кругом себя глазами… Но все было тихо на безлюдной площади. Лишь старый бедняк, отставной гондольер[32], кормящийся чентезимами[33] от, «buona mano»7, подачки гос под, гондолы которых подтягивал он багром к пристани, дремал на ступеньках с этим своим багром в морщинистых руках, пригреваемый горячим солнцем, да издали с канала доносился от времени до времени тот протяжно гортанный, специально свойственный местным баркаролам, крик, которым, во избежание столкновений, дают они о себе знать собратьям, пред заворотом в то или другое из бесконечных колен водных протоков Венеции: «Тхе-е-у!..»

Волк молчал, тупо уставя глаза в грудь товарища; только мясистые губы подергивала та же усмешка хищного зверя, чующего запах трупа…

– Ведь они там замышляют теперь, действуют, борятся, Волк, – начал снова Поспелов волнуясь, – a мы тут с тобою, бесполезные, задыхаемся в бездействии!..

– Я сегодня вечером еду, – коротко сказал тот.

– В Россию?..

– В Женеву. Справки, первое, навести нужно… a там само собою…

– И я с тобой. К черту мою графиню с ее гонораром! – вырвалось каким-то неудержимым и веселым взрывом у Поспелова.

Узенькие глаза Волка так и впились ему в лицо:

– Какая графиня?

– Мне тут опять кондиция выходит: мальчишку учить.

– Во! – пропустил сквозь зубы тот. – Русские?

– Фамилия немецкая, только она русская.

– «Она», кто это, то есть?

– Графиня эта, мальчишки мать.

– A муж?

– Мужа нет: она – вдова.

– Во! – повторил как бы машинально Волк. – Молодая?

– На вид моложе меня кажет, – улыбнулся почему-то невольно Поспелов, – a, впрочем, кто ж их разберет, светских этих…

– Попал-то как к ней?

– А уж это у нее спроси! Отродясь и фамилии ее не слыхивал: Драхенберг, петербургская… Не думал я, не гадал, является нынче утром в мой отель итальянец какой-то, маркиз; велит просить меня в салон, что очень, мол, ему нужно переговорить со мною… Ну вот, с этим самым предложением пришел, что одна, мол, его знакомая, ваша, говорит, «компатриотка», ищет преподавателя русского языка для маленького сына, и что он, узнав, что я в этом качестве приехал сюда с одним русским семейством…

– Ты и отправился? – перебил его Волк.

– Повел он меня сам.

– Ну?

– Я и пошел за ним, – засмеялся Поспелов озабоченному виду, с которым внимал ему товарищ.

– И порешили?

– Да… ведь я еще не знал… что… – молвил молодой человек, как бы оправдываясь.

Но собеседник его не дал ему продолжать:

– Кондиции как?

– И не ожидал даже! Сама по 10 франков за час урока предложила, а урок каждый день и кормежка от нее же.

– Ишь ты! – вдумчиво пропустил Волк и чавкнул бессознательно челюстью, как бы вкушая инстинктивно всю ту сладость «кормежки», которая ожидала товарища за столом графини. – Богачка, значит?

– По обстановке судя, и очень даже… Да и итальянец этот, маркиз, намекнул как-то про это… Сам-то он, как я понял, виды на нее имеет, – усмехнулся еще раз Поспелов.

– А молодой сам-то?

– Ну, нет! Молодится из последнего, видать, а на макушке-то уж редко и в бороде седью пробивает. Только шельма, видно, прожженная, эксплуататор…

– А ты не дозволь! – нежданно проговорил Волк.

Поспелов с изумлением взглянул на него:

– Это как же?..

Тот в свою очередь повел на него прежним, пренебрежительным взглядом: «ничего, мол, ты сам сообразить не в состоянии»…

– Дело-то, кажись, ясное, – медленно протянул он, – аристократке этой аманта8 требуется, не из старья, а из свежатины, само собой; денег на него жалеть она не будет, что хошь проси, только по вкусу придись…

Поспелов понял и весь вспыхнул:

– Что ж это ты мне, – воскликнул он с сердцем, – сойтись с женщиной из-за денег предлагаешь!..

– А хоша бы! – грубым мужицким языком отрезал Волк. – Аль не нравится занятие?.. А ведь баб-то, почитай, немало на своем веку загубил, – примолвил он, хихикнув. И в его прищурившихся в щелочку, с каким-то неумолимым выражением глазах можно было прочесть и решительный приказ Поспелову, и злорадное чувство торжества над человеком, которому Волк почитал себя вправе предлагать унизительную роль, и тайную зависть к этому молодому, красивому товарищу, которому такую роль можно было предложить.

Поспелов отвернулся от него и проговорил поспешно и досадливо:

– Я на свинство не пойду, и еду с тобою сегодня в Женеву, благо на проезд и жратву дорогой денег хватит, – добавил он, стараясь перейти на шутливый тон.

– Да ты что, черт тебя подери, – услышал он вдруг