Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

госпитале Красного Креста, где одно время распоряжалась графиня Елена Александровна (он приходился ей каким-то родственником по отцу), и по заключении Сан-Стефанского договора очутился опять в своей роли перелетной птицы, тем же старым и разоренным холостяком, страстным любителем искусства и неисправимым болтуном и спорщиком. Он только часа два тому назад вернулся из Падуи, куда ездил специально «взглядывать еще раз (Пужбольский все так же плохо справлялся с глагольными формами родного языка) на божественные фрески Джотто3 в церкви Madonna dell’Arena», – и так неистово доказывал теперь маркизу Каподимонте, что из них «Страшный суд» писан самим великим maestro, a не «каким-нибудь ученичком его, Taddei Gaddi4», как утверждал тот, будто дело шло в эту минуту о судьбе целой его жизни.

Маркиз в свою очередь вел прения несколько более нетерпеливо, чем это было в его привычках. Его внутренно глубоко раздражала «эта рыжая русская сирена» в ее вдовьих тканях, которая, казалось ему, «никогда еще не была так соблазнительна, как нынче, в эту светлую ночь, с ее озаренным луной, каким-то необычайно радостным лицом»… Нет, он «положительно никогда еще не видел у нее такого лица»… И, «что она ни говори», он знает, откуда это лицо. Вот он сидит за нею – «ее эмигрант»: он тут сейчас «бродил (andava vagando) у музыки, нисколько, по-видимому, не намереваясь или даже не осмеливаясь подойти к их компании, но она следила за ним глазами – он, Каподимонте, хорошо это видел, – и позвала его, не стесняясь, громко, с тою чертовскою развязностью, какою владеют все эти русские (questa desinvoltura di tutti diavoli ch’hanno questi Russi), и посадила за собою на стул, и то и дело теперь оборачивается к нему с какими-то речами на их проклятом языке». «Рег Dio5, есть от чего с ума сойти!» – восклицал внутренно маркиз, между тем как Пужбольский, завладев окончательно речью и теми невероятными прыжками, которыми отличался его разговор, перескочив неожиданно от Джотто и Таддео Гадди к римским катакомбам, a от катакомб 6-к Мамелюкам-Бахаритам, с каким-то страстным визгом в голосе доказывал в этот момент своему собеседнику «огромное влияние персидской культуры на искусство египтян в царствование Псамметиха II-6 и его наследников».

– Знаете что, ведь это очень скучно, ваш ученый диспут, messieurs, – перебила его не стесняясь, – «и на самом интересном месте», сказал он себе досадливо, – г-жа Сусальцева (он был только что представлен ей графиней), поднося руку в лиловой перчатке к своему зевнувшему рту.

Неизбежный офицер Вермичелла, сидевший подле нее и которому разговор о Бахаритах и Псамметихе II казался тоже невыносимо скучным, с торжеством поглядел теперь на мужа красавицы, уместившегося за столиком рядом с ним:

– Gabbato il seccatore[39]! – фыркнул он чуть слышно ему на ухо.

Тот не понял слов, но доверчиво подмигнул и ущипнул в знак сочувствия приятеля своего за локоть так, что бедный Вермичелла чуть не взвизгнул.

Пужбольский хотел ответить чем-нибудь «колким», но не нашел, как всегда это бывало с ним в таких случаях, слегка смутился и только сдвинул нервным движением свою пуховую шляпу с затылка на самые глаза.

– «Temp o», capitano Fracassa, ben arrivati da Roma! – прохрипел над самою головой его проходивший мимо газетчик.

Он вздрогнул нервно от этого голоса, сердито обернулся, – но тут же, сунув два пальца в карман жилета, вытащил оттуда десять centesimi и протянул их продавцу.

– Второй день не знаю, что творится в мире, – проговорил он, в виде объяснения, ни к кому не обращаясь особенно, – что говорит телеграф?

Он развернул нумер «Tempo», нагнулся к столику, на котором горела свеча в стеклянном колпаке в виде тюльпана… и вдруг вскрикнул.

– Qu’est ce qu’il y a7? – вскрикнула в свою очередь испуганно графиня.

– Мезенцов убит! – едва имел он силу выговорить…

– Seigneur mon Dieu8!..

Все головы кругом невольным движением словно принагнуло к нему, как ветром колосья на ниве; все они теперь были бледны, как и он сам. Только на красивом, но глупом лице офицера Вермичеллы изображалось детское недоумение: «chè cosa (что такое)?»

– Как убит, что… Читайте, читайте текст! – залепетали кругом словно чем-то сдавленные голоса.

Пужбольский прочел, переводя по-французски и комментируя уже с пылающими от негодования глазами:

– En plein jour, au centre de la capitale9!..

И, вспомнив вдруг о том, что тут в их обществе и по соседству сидели иностранцы, завизжал на своем фантастическом русском языке:

– И эти негодяишки, ces misérables, успели скрываться, – им позволили скрываться, убегнуть… Тут не было, видать, ни полиции, ни кого… Это только у нас, 10-dans la chère matouchkà, возможны des choses pareilles-10!..

Быстрым и острым как молния, никем не замеченным в общей тревоге взглядом обменялись г-жа Сусальцева и сидевший за стулом графини «эмигрант». «Это ваша братия сотворила? – словно говорила она. – А если б и так!» – ответили ей мгновенно сверкнувшие глаза его.

– Как это их тут же народ в клочки не разнес! – воскликнул в то же время Сусальцев, разводя своими огромными ручищами, словно сам собираясь «разнести» кого-то «в клочья».

Дипломат, скинув ногу с коленки и выпустив монокль из глаза, потянулся машинально к листку, лежавшему пред Пужбольским.

– C’est officiel11? – спросил он единственно по привычке к подобным вопросам, сам видимо сознавая, насколько это не имело смысла в данном случае.

– Да разве такия известия могут сочиниваться, – напустился на него князь по-русски опять, – и разве вас удивляет, что у нас, 12-dans la cara patria, все, все, même ces choses incroyables-12, все возможно…

– Pauvre13 Мезенцов, я так хорошо его знала! – жалостливо вздохнула графиня Драхенберг.

– Tué, mais pour quelle cause14, за что убит он? – заговорил маркиз Каподимонте. – Личное мщение, как вы полагаете?

– Е chè15! – чисто итальянским возгласом и движением плеча запальчиво возразил Пужбольский, воззрясь в спрашивавшего, как будто намеревался вцепиться ему в глаза. – Вы слышали, он был главный начальник русской политической полиции…

– Елена Александровна, вот приятная встреча! – раздался неожиданно в эту минуту за спиной графини чей-то голос.

Она обернулась, подняв голову…

– Monseigneur! – вскликнула она, поспешно вставая.

Дипломат вскочил со стула в свою очередь. Остальное общество как бы невольно последовало его примеру. Один Поспелов, бессознательно поднявшийся вслед за другими, тут же с вызывающим выражением на лице опустился снова на свое место, – но этот подвиг гражданского мужества пропал бесследно: его никто не заметил.

– Мы никак не ожидали вас так скоро, – говорила тем временем графиня, горячо пожимая протянутую руку подошедшего, – в газетах говорилось, что вы должны быть сюда