Латгальский крест - Валерий Борисович Бочков

Сначала, стоя на коленях, я смотрел на убегающую назад дорогу. Адриан, похожий на забытый манекен, стремительно уменьшался: он быстро превратился в штрих и скоро пропал. Донесся глухой раскат грома, подкатился устало и как бы нехотя. Словно там, наверху, ни у кого не было особой охоты возиться с устройством грозы – лить дождь, гнать ветер, пулять молниями. Не говоря уже о звуковых эффектах.

Думалось одновременно обо всем и ни о чем. Мысли прыгали, путались, обрывались. Я сидел на полу, вжав спину в дверь и вытянув ноги. Время от времени зачем-то подносил ладони к лицу и нюхал пальцы. Они пахли копченым гусем. Ни одной мысли додумать до конца не получалось, если не считать, что мне удалось вспомнить еще одно прозвище газика.

– Воронок, – бормотал я, вдыхая копченый дух. – Конечно, воронок. А вовсе не козел. Какой же козел, если воронок…

33

Что-то странное случилось со временем: ехали мы не больше часа, но, когда меня ввели в кабинет, часы на стене показывали без пяти семь. За столом сидела учительского вида женщина с неинтересным лицом, в углу стоял двухметровый сейф, выкрашенный в цвет молочного шоколада, на подоконнике умирал жухлый кактус. В комнате воняло недавним ремонтом. С той стороны окна белела хлипкая решетка. Женщина без любопытства взглянула на меня, отпустила сержанта, кивнула на стул. Поправив очки, снова принялась перебирать какие-то бумаги.

Стул был в метре от ее стола, почти посередине кабинета. Я сел, закинул ногу на ногу; получилось слишком вальяжно, я незаметно сменил позу и сел прямо. Теперь мешали руки: хотел сунуть их в карманы, но, вспомнив про гуся, передумал. Положил на колени ладонями вверх.

Часы на стене тихо тикали, на столе лениво шелестели бумаги, я разглядывал пол: линолеум, блестящий и совсем новый, неубедительно имитировал серый мрамор. Страх, даже не страх, какой-то ужас, причем ничем не объяснимый, медленно наполнял меня. Втекал вместе с тиканьем и шелестом, вместе с унылым конторским запахом. Мышиный колер, немаркий и практичный, им покрашены стены всех казенных заведений – яслей, школ или тюрем – безапелляционно заявлял о моей виновности. В чем? Да какая разница, они найдут. К тому же справедливость – понятие весьма относительное.

Женщина отложила бумаги и заговорила в семь пятнадцать. К этому времени я уже ощущал себя безоговорочно виноватым. Осталось прояснить сущую безделицу – в чем.

– Манович, – сказала она тусклым голосом.

– Что это? – поднял голову я.

– Это фамилия. – Голос стал жестче. – Следователь прокуратуры Екабпилсского района.

От сочетания слов «прокуратура» и «следователь» меня замутило. В голове, ватной и тупой, заметались обрывки мыслей. Они вспыхивали как фейерверк и так же быстро гасли. Побег из милиции! Нет, зимняя драка с латышами, тогда кому-то пробили голову кастетом! Его парализовало или он вообще умер? А может, какие-то адриановские махинации? Или давняя история с военным складом? Два цинка пистолетных патронов – не фунт изюма! Наверняка Женечка всех сдал! Наверняка он!

– Какие у тебя отношения с братом? – Женщина-следователь Манович сняла очки и положила на стол. – С Валентином Сергеевичем Краевским?

Фейерверк в голове погас. Меня удивил вопрос, обыденность тона и то, что у нее оказались нормальные человеческие глаза. Усталые глаза умной женщины.

– Можно руки вымыть? – спросил я и зачем-то снова понюхал пальцы. – Гусь, знаете… Копченый.

– Гусь? – Она открыла боковой ящик, протянула мне бумажную салфетку. – Вот.

– Спасибо… – Я начал тереть ладони и пальцы; салфетка превратилась в маленький грязный комок. – С братом? А в чем дело, что… Где он?

– Он у нас.

Я сунул комок в карман. Следователь Манович взяла со стола несколько листов, сложила их аккуратной стопкой и протянула мне. Я поднялся, взял бумаги. Это были какие-то бланки, заполненные сверху донизу аккуратной прописью. Почерк, скорее всего, женский – прилежные строчки, буквы с наклоном – напомнил о школе, так у нас писали отличницы. Опрятно, как говорила Полина Васильевна, учительница первая моя. Сверху типографским способом было крупно набрано: «ПОСТАНОВЛЕНИЕ». Ниже и чуть мельче: «О возбуждении уголовного дела и принятии его к производству».

Читать толком я не мог, рукописные строчки путались, сливались в синюю узорную вязь; глаза выхватывали типографский набор – «место составления», «должность следователя (дознавателя), классный чин или звание, фамилия, инициалы», «рассмотрев сообщение о преступлении», «когда, куда, от кого». Мой взгляд, не закончив одной фразы, прыгал к другой; в путанице казенных оборотов, в шелухе канцелярских слов, гладких и безликих, как речная галька, я пытался найти страшную суть, которая несомненно пряталась где-то тут.

«Руководствуясь частью второй статьи 156 УПК Латвийской ССР и статьей УПК… постановил: уголовное дело № … принять к производству и приступить к расследованию… Копию настоящего постановления направить прокурору (наименование органа прокуратуры) и…»

Руки не дрожали, сам удивился этому факту, но еще больше – тому, что мое сознание способно фиксировать такие мелочи. Перевернул лист; на обратной стороне ничего не было, если не считать жирного пятна. Следующий бланк назывался «Протокол принятия устного заявления о преступлении», из синей рукописной вязи сразу выпрыгнула моя фамилия. Нет, не моя, Валета – «Краевский В. С.». И другая, смутно знакомая, – «Кронвальде».

– Кронвальде… – Я поднял глаза. – Кто это…

Следователь Манович еще не успела ответить, за эту секунду мое сознание выхватило целый букет ненужной информации – тонкое обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки прокурора, без пяти восемь на часах, календарь у сейфа, застрявший в мае, – но, главное, я сам догадался и произнес:

– Инга?

Я беспомощно опустился на стул. Прыгая по строчкам, начал читать.

«…на территории военного городка в/ч № … обнаружен учениками 3-го класса Гулько и Ерофеевым… побоялись войти… дверь в часовню открыта, замок сбит… вызванный наряд милиции прибыл на место… на полу пятна, предположительно крови…»

– Что с ней? – с трудом выговорил я.

Следователь Манович стояла рядом, я даже не заметил, как она встала и вышла из-за стола. Из картонной папки она достала фотографию, но в руки не дала – показала.

– Узнаешь?

Фотография, мятая и порванная на куски, была кем-то аккуратно сложена и приклеена к листу бумаги. Ее, эту фотографию, я напечатал вчера, потом спрятал в книгу, потом… Потом пришла Инга…

– Где она? – пробормотал я.

– Повторяю…

– Где Инга? – перебил я. – Что с ней?

– Краевский, мы пока просто разговариваем неофициально, поэтому…

Оцепенение прошло: точно я балансировал на краю и наконец сорвался в бездну;