Книга Гусыни - Июнь Ли

– Что с нами теперь будет? – спросила я.

– Я собиралась спросить тебя о том же. Что будет с тобой? – отозвалась Фабьенна. – Ты все еще пишешь эту «Аньес в раю»?

– Нет.

– Почему?

Я не рассказала Фабьенне подробно, почему меня отправили обратно домой. Я написала, что мне не нравится школа и там скучно.

– Эта школа вовсе не рай, – сказала я.

– Да уж, представляю.

– Что с нами будет? – снова спросила я. – Что нам теперь делать?

– А ты как думаешь?

– Мы можем найти новую игру, – предложила я.

– Ты имеешь в виду, что я должна придумать новую игру?

«Для чего же еще я примчалась к ней сюда, едва вырвавшись от родителей?» – подумала я.

– Мне надоели игры, – сказала она. – Все они не настоящие.

– Но нам не нравится настоящее, – возразила я.

Фабьенна встала на дереве, потянулась, а затем спрыгнула. На долю секунды мне показалось, что она взлетит в небо, и в то же время – что она сломает ногу о надгробие. Но она не улетела и не споткнулась. Она взобралась на парапет и села рядом со мной.

– Ты все еще не понимаешь, да?

Ее голос показался мне слишком нежным и терпеливым.

– Чего я не понимаю?

– Нам было весело играть в наши игры, потому что благодаря им мы чувствовали себя настоящими.

– Но разве мы не настоящие теперь, когда снова вместе?

– Да, но в этом-то и проблема. Теперь мы настоящие в жизни, а не в игре.

– Не понимаю, о чем ты.

– Вечно тебе нужно, чтобы я все объясняла, – проронила Фабьенна все с той же жутковатой нежностью. – Позволь спросить: ты действительно была влюблена в Жака?

Я замялась, не зная, какой ответ она хочет услышать.

– Помнишь, ты писала ему все эти слова? Тебе было легко говорить ему эти слова, потому что он мальчик?

– Разве это не было частью игры? – спросила я.

Я писала эти слова Жаку, поскольку он был Фабьенной и все же не был Фабьенной.

– Почему ты любила его, когда могла бы любить меня? – спросила она. – Что у него есть такого, чего нет у меня, кроме того, что он мальчик, а я девочка?

Но я любила ее всю жизнь. Любила еще до того, как мы узнали, что такое мир, что такое любовь и кто мы сами такие. Но я не могла обо всем этом говорить.

– Значит, когда ты писала Жаку все эти слова, они казались настоящими, верно?

– Да, но…

Она перебила меня:

– И Жак тоже казался настоящим?

Я кивнула, хотя и не совсем ее понимала.

– И когда происходит такое, жизнь кажется настоящей, верно?

Живот у меня свело, как будто она терпеливо вела меня по опасной тропе, но я не могла разглядеть, где ловушка.

– Но ты не можешь ожидать, что я всегда буду делать все за нас обеих, неужели ты не понимаешь?

– Я могу делать это вместе с тобой, просто научи меня, – сказала я.

Она посмотрела на меня с жалостью:

– Помнишь, как-то раз ты подумала, что я убью месье Дево? Что, если бы мы это сделали?

– Но мы не хотели его убивать.

– Мы не знали, что однажды сможем этого захотеть, – сказала Фабьенна.

– О чем ты?

Мне не хотелось думать о месье Дево, так же как и о Микере. Эти люди ненадолго забрели в наш мир, но их, как и Жака, пришлось изгнать.

– Если бы мы его убили, то сейчас, может быть, чувствовали бы себя более настоящими. Нам пришлось бы тяжелее, мы прошли бы через суд, нас приговорили бы к гильотине, но все эти неприятности тоже стали бы частью настоящей жизни, так? Нет, не перебивай. Ты собираешься возразить, что не обязательно кого-то убивать, чтобы почувствовать себя настоящими. Ты права. Мы написали книги. Мы добились, чтобы твое имя и фотографии напечатали в газетах. Мы отправили тебя в английскую школу. Ну и что с того? Мы – по-прежнему мы, ты и я. Для нас ничего не изменилось.

– Но я и не хочу, чтобы что-то менялось. Я просто хочу проводить дни вместе, как раньше.

– Как долго?

– Столько, сколько захотим, – ответила я. – Вечно.

– Аньес, ты идиотка. У нас нет вечности. У нас вообще мало времени. Скоро нам придется выйти замуж. И завести детей.

– Мы не обязаны все это делать, – возразила я. – Можно подождать год, а потом вместе уехать в Париж.

– И что? Это не поможет нам почувствовать себя настоящими, разве ты не понимаешь?

– Я не знаю, что ты имеешь в виду под словами «настоящий» или «ненастоящий», – сказала я.

Дневной свет быстро угасал, над могилами стелился прохладный туман. Как все это может быть ненастоящим, если мы сидим вместе и никто не встает между нами? Мир больше никогда нам не помешает.

Фабьенна повернулась ко мне, и ее лицо стало мягче, как и всегда, когда дневной свет угасал. Она обхватила мою шею обеими руками. Большие пальцы, давившие мне на горло, были холодными.

– Видишь ли, если бы я тебя сейчас задушила, меня приговорили бы к смертной казни и отправили на гильотину, – сказала она. – Ой, не смотри на меня так. Ты же знаешь, я не причиню тебе вреда.

Я не знала. И мне было все равно.

– И что бы о нас сказали? Все сказали бы, что я завидовала твоему успеху и поэтому убила тебя. Или сказали бы, что я всегда была сумасбродной и гадкой девчонкой и удивительно только, что я не убила еще десять человек. О нас обеих написали бы в газетах. Кто-нибудь из школы вспомнил бы, что у тебя была добрая душа, кто-нибудь из деревни рассказал бы журналистам, что ты была умной и красивой, кто-нибудь сочинил бы о тебе историю и расплакался на камеру. А потом заговорили бы о книгах, которые ты написала, и сказали: жаль, что твоя жизнь оборвалась и ты не можешь написать что-нибудь еще. Но это было бы чепухой, верно?

Я кивнула. Ее руки сжимали мою шею некрепко, и я свободно дышала. Но, как по мне, она могла сжимать мою шею вечно и вечно говорить о том, что убьет меня. Как по мне, мы могли бы всю жизнь умирать на этом кладбище. Но сердце у меня защемило. Фабьенна была права: это было с нами не навсегда.

– Люди могут во многом ошибаться. Как же мы с тобой можем быть настоящими, если весь мир