Книга Гусыни - Июнь Ли

могли бы преодолеть эту скуку, если бы не уходили в собственные фантазии, которые по мере того, как мы становились старше, делались все более изощренными, волнующими и, самое главное, близкими к правде? Что плохого в грязной жиже под ногами, если можно наделить ее способностью выслеживать невидимых существ, блуждающих в темноте? Что такое холодное надгробие, как не дверь, ведущая в нашу собственную тайную теплую комнату? Мы не были лгуньями, мы создавали собственную правду, настолько причудливую, насколько нам требовалось, и настолько фантастическую, насколько диктовало наше настроение. Выдуманные на пустом месте, как и наши книги, наши игры изгнали месье Дево, когда он стал для нас помехой, отправили меня в этот английский пансион и сделали Микера моим единственным настоящим другом в чужой стране. Наши выдумки становились нашими союзниками. Как еще мы могли бы вырасти, если бы не они – невидимые, безымянные, терпеливые, всегда поддерживающие нас?

♦

Многие ли в мире, спросив свою совесть, сумеют с непоколебимой уверенностью сказать, что никогда в жизни никого не предавали, – десять человек, пять, вообще никто? А если так, то почему мы придаем такое значение предательству? Так много фильмов и книг, так много распавшихся браков и разорванных дружеских отношений. Ножи, которые мы вонзаем друг другу в спины, – возможно, они обладают собственной волей. Путешествуют, находя где-то руку, а где-то – спину. Мы не можем винить руки так же, как не можем сочувствовать спинам. И те и другие нужны для развлечения ножей. В мире никогда не бывает недостатка в ножах.

Есть разные способы рассказать, что случилось с Микером. Можно считать, что он предал меня, доложив миссис Таунсенд о моем намерении сбежать. А можно решить, что я предала его, лишив того, что было для него важнее всего: средств к существованию и одиночества.

На следующий день, после утренних уроков, миссис Таунсенд объявила, что Микер уехал и через несколько дней его заменит другой работник. Никаких причин она не назвала. Я уставилась на нее, и она улыбнулась в ответ:

– У тебя есть вопросы, Аньес?

Мне пришлось сесть на свои руки, чтобы не запустить в нее чернильницей. Девочки повернулись ко мне, ожидая, что я скажу. В Вудсвэе не было секретов. Мы были прозрачными существами с просвечивающими телами, похожими на крошечных креветок в весеннем ручье. Нас легко было раздавить двумя пальцами – девочки этого не знали, но я знала. Маргарета, самая прозрачная из всех, смотрела на меня с сочувствием, недоумением и огорчением. Каталина слегка покачала головой, давая понять, чтобы я не дерзила. Если я устрою сцену, всем будет за меня стыдно. Но разве недостаточно стыдно находиться в этом странном месте, проводя свои дни так, словно все, что мы делаем, – это лишь постановка для невидимого фотографа? Я обвела взглядом изящных девочек, и мне снова захотелось потянуться к чернильнице. Вместо того чтобы швырнуть ею в миссис Таунсенд, я могла бы пройтись с чернильницей по классу, поливая каждую – так, чтобы чернила стекали по волосам на лица и шеи.

– Аньес, у тебя такой вид, будто ты хочешь что-то сказать, – обратилась ко мне миссис Таунсенд.

Я продолжала представлять себе облитых чернилами девочек.

– Мы ждем, – сказала миссис Таунсенд.

– Касуми, я собиралась спросить, есть ли у вас адрес Микера.

В классе стало так тихо, что я поняла: девочки затаили дыхание. Вероятно, все они уже знали о моей постыдной связи с Микером и о том, что я даже собиралась выйти за него замуж. Я не надеялась, что Каталина удержит в секрете такой грандиозный скандал.

– Зачем тебе его адрес? – спросила миссис Таунсенд и, не дав мне времени ответить, добавила: – Мы с тобой можем обсудить это позже.

– Я просто хотела узнать, не затруднит ли вас дать мне его адрес, – настаивала я с коварством, которым могла бы гордиться Фабьенна. – Я собираюсь ему написать. Он будет в моей книге, понимаете?

Об отношении девочек и миссис Таунсенд к моим словам можно было судить по медленному сжиманию и разжиманию их рук, легкому расширению зрачков и неподвижности спин.

– Мы не станем тратить время на обсуждение твоих личных дел, – сказала миссис Таунсенд и велела всем готовиться к обеду.

Я встала вместе с другими, но девочки обтекали меня, как будто я была веткой, упавшей в ручей. Никто не спешил, но все же им удалось, проходя мимо, преградить мне путь, так, что из класса я должна была выйти последней. Миссис Таунсенд приказала мне остаться.

– Твое поведение было недопустимым, – произнесла она. – Думаю, ты должна объясниться.

Я могла бы, как и раньше, мысленно подбирать слова, прежде чем заговорить, но мне надоело искать подходящие выражения.

– Вы ужасно поступили с Микером, – сказала я.

– Не понимаю. Микер работал в школе, и его пришлось уволить.

– Почему?

– Он поощрял нездоровую привязанность одной из моих учениц. Это непрофессионально, безответственно и безнравственно.

Я спрашивала себя, как много Микер рассказал миссис Таунсенд о моем плане побега. О Микер, как вы могли быть настолько глупы, чтобы попасть в западню ответственности и нравственности?

– Он меня ничем не поощрял, – сказала я.

– Он оказывал на тебя дурное влияние, – возразила миссис Таунсенд. – Он допустил, чтобы ты обсуждала с ним план побега из школы, и это само по себе говорит о том, что ему нельзя работать в школе.

– Он отказался помогать мне, – сказала я.

– Отказался или нет, не имеет значения. Решение было принято ради благополучия моих учениц.

– Нет, вы уволили его из ревности. Вы избавились от него, потому что он мой друг. Вам невыносимо, что у меня есть друг. Вы хотите, чтобы я принадлежала только вам! – выпалила я.

Истинная слепая ярость подобна истинной слепой отваге: если вы когда-нибудь видели белку, запертую в клетке, или птицу, случайно залетевшую в комнату, вы это поймете. Не важно, что беличьи коготки не могут распахнуть клетку, а оконное стекло не поддается ударам птицы. Некоторых – животных и детей – отчаяние и обреченность побуждают к действию.

– Он не стал помогать мне, – сказала я. – И я его не виню. Он подчиняется правилам. Но вы, вы не можете избавиться от меня, поэтому наказываете меня, избавляясь от него. Вы…

Я и моргнуть не успела, как миссис Таунсенд подскочила ко мне и так сильно сжала мои плечи, что я не смогла закончить фразу.

– Я – кто? – спросила она. – Скажи это.

Я и не знала, что миссис Таунсенд может шипеть, как крестьянка.

– Вы… злой… человек, – произнесла я на своем лучшем английском.

Миссис Таунсенд, по-прежнему в упор глядя на