Любимых убивают все - Сабрина Хэгг

* * *

По разработанному им плану и проходили почти все их следующие дни в Риме. Аксель в лучшем случае мог вздремнуть час-полтора, а в семь утра уходил из дома, чтобы в восемь вернуться с завтраком для Йенни, который обычно включал в себя карамельный макиато и круассан с миндальным кремом.

В девять они уже были на улице. Целыми днями гуляли по городу, изучали музеи, иногда выбирались на пляж. Йенни поражалась удивительной, настораживающей энергичности Акселя, поразительной неутомимости. Поражалась тому, как он мог в течение долгих часов рассекать по раскаленным улицам, плавающим в солнечном мареве, и ни разу не остановиться, чтобы передохнуть или перекусить.

Также Аксель говорил без умолку, рассказывал Йенни сотни фактов о каждом памятнике, который попадался им на пути, о каждом сооружении, которое они посещали. Он разговаривал очень быстро и несвязно, и мысли его прерывались на середине предложений, разбегались, как брошенные на стол бусины, но Аксель даже не замечал этого, увлеченный своим рассказом. Йенни молча слушала, не отрывая глаз от его оживленного радостного лица. Ее удивляла такая осведомленность Акселя в истории Рима, его неподдельный интерес ко всему, что он видел. Этот беззаботный, счастливый юноша, полный любви и кипучей энергии, совсем не был похож на того Акселя, которого два месяца назад пришлось отговаривать от самоубийства. Сейчас он больше напоминал себя прежнего – жизнерадостного любимчика студентов и учителей, которого Йенни видела в школьных коридорах на протяжении одиннадцати лет учебы.

И Аксель чувствовал себя именно таким – свободным и счастливым. Недоступное другим чувство эйфории захлестнуло его с головой. Бывало, он смотрел на вечное римское небо и думал о том, что никогда не видел неба ярче и голубее. Или слышал, как уличный музыкант исполняет какую-нибудь красивую мелодию, и ему хотелось отдать все свои деньги этому талантливому человеку, потому что ничего прекраснее, как ему казалось, он прежде не слышал.

Но самое сильное чувство, что туманило рассудок, болью отдавалось в каждой клеточке тела, прожигая грудь, точно зажженная сигарета, Аксель испытывал всякий раз, когда смотрел на Йенни, когда прикасался к ней, когда думал о ней. Еще три месяца назад он и представить не мог, что способен испытывать нечто подобное.

И Аксель всячески стремился показать ей, как дорожит ею, как обожает в ней абсолютно все, начиная от того, как она держит карандаш в своих тонких длинных пальцах, заканчивая тем, как поет, вертясь перед зеркалом в его рубашке. Однако никаких слов и действий не было достаточно. Порою ему казалось, это слишком сильное, слишком острое, слишком реальное чувство. Человек не способен вынести нечто подобное, не ощущая, как от переизбытка эмоций ломит тело, как дробятся под его натиском кости.

Йенни никогда не могла представить, что кто-нибудь когда-нибудь будет любить ее так, как Аксель. Его любовь окутывала Йенни, словно мягкий плед, впитывалась в кожу, словно морская вода в песок. И порою ей даже становилось страшно: если он к ней охладеет, вдруг она не вспомнит, как можно жить без его громкой, яркой, точно салют в полуночном небе, любви. Но самое ужасное – она бы уже никогда не вспомнила, как жить, не отдавая этой любви в ответ.

* * *

На четвертый день Аксель и Йенни устроили себе отдых от экскурсий. Они просто съездили на пляж и провели там весь день: плавали в теплом море, играли в волейбол с новыми знакомыми.

Йенни замечала, что многие смотрели на Акселя озадаченно. Точнее, на его шрамы, которые он наконец решился оголить. Эти фантомы пережитой боли никак не вязались с образом солнечного юноши, которого видели перед собой люди. Аксель постоянно хохотал и шутил, рассказывал о забавных происшествиях из своей жизни или жизни друзей, покоряя своим обаянием каждого, с кем начинал разговор. И даже воздух рядом с ним, казалось, переливался, шипел, точно пронизанный электрическими разрядами.

Когда на Рим опустились теплые влажные сумерки, Йенни с Акселем отправились на прогулку по городу. В этот раз они ходили по местам, о которых много слышали, но до сих пор не успели там побывать. Йенни фотографировала все, что ей казалось красивым или интересным, поэтому в одних только Апельсиновых садах ребята задержались почти на час.

В десять они поужинали в маленьком семейном кафе на холме Авентин, а потом неспешно двинулись в сторону дома.

– Йенни, ты слышишь это? – спросил Аксель, остановившись посреди улицы.

Откуда-то доносилась музыка. Меланхоличные звуки гитары и басистый, с легкой хрипотцой мужской голос.

– Да, слышу. Мне кажется, это поют на площади.

– Может, сходим посмотрим? Мне нравится то, что я слышу.

– Да, давай. Мне тоже нравится. – Губы Йенни изогнулись в довольной улыбке, и она свернула влево, потянув Акселя за собой.

Они прошли всего несколько метров, прежде чем перед ними распростерлась широкая лестница, украшенная по краям массивными глиняными горшками, в которых рябели цветы.

Спустившись вниз по низеньким ступенькам, Аксель с Йенни увидели толпу из пятнадцати-двадцати человек. Люди самых разных возрастов скопились вокруг четверых музыкантов – двое играли на гитаре, один пел, а четвертый сидел на кахоне[50], ритмично постукивая ладонями по его стенкам. Йенни и Аксель подошли вплотную к полукругу из слушателей. В это время один из гитаристов доигрывал соло из «Love hurts»[51], а когда песня закончилась, ритмичные звуки аплодисментов пестрокрылыми птицами разлетелись во все стороны.

Солист поклонился – не слишком низко, прижав загорелую ладонь к груди, – и что-то шепнув на ухо гитаристу с серьгой в виде полумесяца, снова взялся обеими руками за микрофон. В уголках его глаз собрались лучики морщинок, на лбу блестел пот.

Музыка вновь разлилась по площади, смешиваясь с убаюкивающим шумом воды в фонтане. Йенни крепче сжала пальцами руку Акселя, улыбнулась восторженно. Она была похожа на ребенка, увидевшего гору подарков под елкой в Рождественское утро.

– Боже, «Fix you»… как же я ее обожаю! – прошептала Йенни, подняв глаза на Акселя. Начались слова, и она не смогла удержаться от того, чтобы подпевать одними губами.

– Помнишь, когда ты в первый раз была у меня дома, ты просила сыграть ее? Потом я еще уговорил, чтобы ты ее спела. – Аксель немного отодвинулся от Йенни и протянул ей руку, приглашая на танец. Йенни неуверенно пожала плечами, но в конце концов вложила свою ладонь в его, позволяя обнять себя за талию.

– Конечно, помню, – ответила она и улыбнулась. Яркий свет фонарей золотой