В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

– И глазною мазью помажь глаза твои, чтобы видеть.

– Это ты мне говоришь? Ты же слепой!

Прохор, находивший (в отличие от остальных постояльцев свалки) эти регулярные диалоги скорее неуважительными, чем развлекательными, позовет Иоанна к пластиковому костру. Иоанн, отгоняя саранчу лыжной палкой, приладит у костра свою сушилку, развесит на ней ламинарию.

И вдруг в бликах огня отразятся лица двух новеньких. Иоанн, привыкший не задерживать взгляд на женщинах, лишь коснется полуслепыми глазами женской фигуры в чем-то темном и длинном и в темном платке – и тут же узнает сопровождающего ее плотника, вернувшего ему позвоночник на сизых камнях в бухте Благополучия. В руке плотник будет держать тот самый лоскут, который Иоанн с единственной негасимой надеждой вручил ему на соловецком берегу, вручил так бережно, как не мог бы вручить жизнь единственного младенца, тот самый лоскут, который остался в руках Мадонны, когда ее и плотника парализовали гюрзы Демократии на глазах у шокированного леща, тот самый лоскут, от которого – Иоанну ли не знать! – зависит вечная жизнь человечества.

Иоанн вздрогнет и попятится, не желая верить своим глазам, к тому же они действительно много раз его обманывали – почему бы не понадеяться, что обманывают и сейчас.

– Не говори мне… Я не вижу… не хочу видеть.

– Я не смог его воскресить, – тихо скажет плотник. – На ткани не было его ДНК.

Истерзанная душа Иоанна тут же ринется в пятки и еще ниже, сквозь бетонные челюсти – до самой изжоги земли.

– А ты думал, там может быть его ДНК? Господь не оставляет следов. Тебе ли не знать, сынок, – Иоанн почувствует, как женщина мягко взяла его за руку.

И сразу узнает Ее голос. Узнав, споткнется о какую-то пластиковую ванночку, которую сослепу примет за античные ясли[17], и, потянув за собой ленты сушащейся ламинарии, рухнет на колени. Впрочем, в этот момент он рухнул бы на колени, даже если бы не споткнулся.

– Неужто узнал? – мягко обнимет его Мадонна, приподнимая с колен. – Говорила тебе – береги глазки. А ты все писал и писал в темноте.

Мадонна погладит всхлипывающего Иоанна по спутанным, редким седым волосам.

– Ну, садись, садись. Все тебе расскажу, – скажет Мадонна.

Она улыбнется грустно, вспоминая Эфес, вспоминая, как провела остаток своей первой жизни с этим седым, полуслепым стариком, когда он не был еще ни седым, ни слепым, ни стариком, как, затопив поутру хворостом печь, она погружалась на целый день в полуобморок, в котором пребывала с тех пор, как Его распяли и она отдалась скорби и тишине, послушная строгостям иудейских законов, предписывающих женщинам молчать и покоряться, и хотя после смерти мужа и Сына ей стало некому покоряться, кроме Господней воли, она продолжала молчать, а Иоанн ни о чем и не спрашивал – он был слишком занят проповедями в селениях, где ему поначалу никогда не были рады, но потом сироты и вдовы, а иногда и здоровые, сытые, ползли за ним, стараясь потрогать хоть край его истрепанного хитона цвета давно пролитой крови.

Не дожидаясь приглашения, привычно, как хозяйка, Мадонна (также известная как дева Мария), присядет у очага, как будто все эти годы именно она была его хранительницей, подбросит в костер пару пластиковых бутылок: в отсветах языкастого пламени лицо Марии покажется торжественно смуглым, как древние изваяния, как пасхальные яйца, которые стали красить луковой шелухой, когда другая Мария (также известная как Магдалина), обратила в христианина римского императора, при котором распяли Христа.

– Меня воскресили в 51-м, – начнет дева Мария. – Я чипироваться отказалась. Тогда меня отправили на принудительные работы на бамбуковые плантации.

– Там я ее и встретил потом, – добавит плотник. – Ходил собирать бамбук для нанозеленки – и увидел…

Плотник обнимет Мадонну, как бы согревая ее.

– Когда меня воскресили, я уже была беременна. Как это произошло, я не понимала.

И тут, ровно на этих словах, Иоанн неожиданно побледнеет, затем по лицу его разольется какая-то новая, свежая краска и он, как юноша, резко выпрямится, жадно уставив подернутые белой пленкой глаза на Деву Марию.

– Ты что-то хотел сказать, сынок?

– Нет-нет, продолжай, продолжай, жено!

Дева Мария спокойно продолжит:

– Я была напугана этой беременностью, изумлена, ведь мне уже столько было лет. Потом вспомнила, что Сарра ведь родила Исаака в девяносто…

– Дальше, что же?! Что дальше?? – нетерпеливо перебьет Иоанн, вызвав недоуменные взгляды всех окружающих.

– Ты разве торопишься, Иоанн? Торопиться нам больше некуда. Дальше родился у меня сын…

На этих словах Иоанн затрясется, шумно вдохнет, как от внезапной радости или горя, и тяжелые бельма в его глазах засияют – видимо, бликами от костра.

– Мы скрывали, что Мадонна родила сама, – продолжит плотник. – Тогда уже стали запрещать варварское деторождение, как они его называли. Мы сказали всем, что он из пробирки, редактированный. Я любил его, воспитывал как своего.

– Пожил с нами сыночек 12 лет… – продолжит Дева Мария.

– А потом ИЯ проводило очередную перезагрузку информационных баз и обнаружило, что он нередактированный. Таких детей изымали. Забирали в оздоровительные лагеря на опыты, проверяли, можно ли отредактировать уже рожденного – вместе с болезнями и геном старения убрать у него пол, расу, память.

– Толком у них ничего не получилось, все-таки 12 лет, не эмбрион. Но чипировали, конечно, нашего сыночка…

– Как и меня, – скажет плотник. – Да я и не возражал. Я же не воскрешенный, я из предпоследних – родился в 2025-м, когда матери уже не пели нам колыбельные – колыбельные нам пел ютуб. В мое время годовалый ребенок еще не мог говорить, но уже разбирался в мамином смартфоне лучше, чем сама мама. Гаджеты и тогда уже, по сути, заменили нам память, знания, человеческое общение. Со временем искусственное «Я» заменило нам все. Смартфон или чип – это был просто вопрос дизайна.

Плотник помолчит, дважды затянется «Шипкой» и продолжит ворчливо, уже почти старчески, вспоминать, как все они – в том числе и он сам – задрав подбородки, обгоняли друг друга в этом заманчивом марафоне, в начале которого вообще-то было указано, что в конце тупик, да никто не читал указатели…

Иоанн все это время будет молчать и, кажется, даже забудет дышать, и только блики костра в его глазах воссияют яростнее и радостнее.

– Чипы стали частью нас самих. Со временем мы перестали понимать, где наше Я, а где наше ИЯ, – продолжит почти оправдываться плотник.

– Искусственное «я» не может заменить волю человека. Даже Господь оставляет человеку собственную волю, – возразит Прохор.

– Как видишь, волю мне действительно оставили, – усмехнется плотник, вспомнив крики ИЯ о том, чтобы он прекратил выделять