В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

Савватий положит книгу на божницу, к темным доскам с древними ликами, и отойдет к маленькому закопченному окошку.

– Погодье-то стоит! Ясень! Как вернешься – хлебушком вас угощу, знатный хлеб к тому времени уродится. А что ты учинить задумал, дык там под крестом садись и чини.

– Откуда вы знаете, что я задумал? – удивленно прошепчет Альфа Омега.

– Охти-мнеченьки, как же мне не знать, когда я прозорлив!

– Тоже мне, бином Ньютона, – снова фыркнет ящерка. – Даже я уже догадался.

Машенька, не будучи ни прозорливой, ни воспитанной Большой Советской Энциклопедией, ничего не поймет и будет только крутить золотистой головкой и хлопать ангоровыми ресницами.

– Но если я это сделаю, я потеряю все знания человечества, – опустив голову, скажет Альфа Омега.

– А на кой человеку все знания человечества? Умножая знания, умножаешь скорбь, не слыхал?

– Неа.

– Это сказал Соломон. Слыхал о таком?

– Нет, – признается Альфа Омега.

– Ну как же, – всплеснет руками Савватий. – Соломон, сын Давидов, царь Иерусалимский. Говоришь, у тебя все знания человечества, а таких простецких вещей не знаешь. Даже ежели потеряешь ты эти свои непотребные знания – дык и Бог с ними. Зато обретешь то, что делает человека человеком.

– У нас говорят «человекоподобным», – поправит Машенька.

– И то верно! Обретешь то, что делает человекоподобное человеком. А теперь мы с человекоподобной деушкой пойдем стадо проведаем, пока пастух ихний-то не отыскался. А ты тут посиди, подумай, книгу-от полистай. Прописи попиши.

Старец Савватий ловко залезет на печь, пороется в тряпье и извлечет оттуда замызганную тетрадь самодельных прописей.

– На вот. Жижа я по этим прописям писать учил, пока он шибко умный не стал. Такие чернильные рулады мне хвостом выводил – пять хвостов ухайдокал, пока научился! Прописи – они размеренностью своею голову просветляют, на верный путь наставляют, – старец Савватий покосится на ящерицу, горделиво задравшую шестой хвост, и вздохнет: – Этому, правда, не помогло.

Пролистав несколько страниц ящеричных каракулей, Савватий остановится на чистом листке с аккуратно выведенным именем Илия.

– Вот, потренируйся имя пророка писать. Это хороший пророк, Илия, провозвестник Христа. Знаешь такого?

– Нет, не слышал…

– Даже Большая Советсткая Энциклопедия слышала про Христа! – возмутится Жиж.

Савватий только усмехнется в белую бороду и вручит Альфа Омеге гусиное перо и глиняную плошку с чернилами, которые старец сам добыл из беломорских каракатиц, давно уже вымерших для остального мира, но припасенных Господом для раба своего.

После чего раб Божий с Машенькой выйдут на сенокосное поле, где будет резвиться стадо овец вместе с ягненком. На былинку присядет тоненькая стрекоза. Машенька вздрогнет от удивления (стрекозу она до этого видела только на Районе) и станет ее разглядывать, недоумевая, как Савватий мог ее соорудить без биопринтера, без компьютера и даже, кажется, без электроэнергии.

– Говорю же тебе, деушка, у Господа все не хуже, – скажет Савватий.

Машенька отпрянет, пораженная тем, что странный старик будто прочитал ее мысли.

– У вас тут что, ментограф где-то встроенный? – Машенька завертит золотистой головкой, подозревая в каждой елке скрытый ментограф.

– У каждого человека ментограф, деушка, в сердце встроенный. Только он засоряется быстро и оттого ломается, поэтому сердце следует в чистоте содержать. Тогда все исправно работает, и все помыслы человеческие – как черным по белому писаные. Бери да читай.

– Да я же не умею читать. Я ведь жертва ликпися! – напомнит Машенька – правда, уже скорее с горечью, чем с гордостью.

– Научисся, куда денесся. Пока что нам тут с тобой вдвоем куковать придется, – вздохнет Савватий.

Как будто услышав старца, кукушка, невидимая среди еловых лап, колючих, как объятия старых дев, начнет отсчет – а может, она и раньше считала, да Машенька не обращала внимания.

– Легка на помине, подруженька. Никогда не ошибается! – сообщит Савватий.

– Можно подумать, ты считал! Она все время кукует! – ревниво скажет ящерица. – Ты ее спроси, сколько тебе жить осталось, так она будет целую вечность куковать.

– Дык а я тебе о чем толкую! Кажному человеку жить осталось цельную вечность. А вот как он ее проживет – тут кукушка с ответом не подсобит.

Спор прервется лаем ягненка, издалека завидевшего Машеньку. Багульник выстелется под горизонт, набухающий красным закатом, а сам горизонт будет посапывать на вересковой перине вполне безмятежно, думая, что с ним-то уж точно ничего не случится, что вся эта суета с концом света его никак не касается, как не касалась она его ни два дня, ни два миллиона лет назад.

Собрав стадо на вечерний урок, Савватий по памяти прочитает им поучительную историю про Иова Многострадального, которого, с разрешения Господа, пожелавшего испытать его по наущению сатаны, сатана лишил всех богатств, всех семерых сыновей и трех дочерей, а когда и это не поколебало веру Иова, сатана поразил его страшной проказой, и он должен был, удалившись из города, сидеть в навозе и пепле, соскребая свои струпья глиняным черепком, пока друзья искали в его непорочной жизни какое-нибудь, хоть самое завалящее прегрешение, стараясь не столько помочь другу, сколько найти объяснение Божьей каре, ведь не может быть, что Господь ошибся, наказав невиновного. В результате сам Иов не выдержал и проклял день, когда он родился, и указал Господу на его ошибку, и тогда Господь усмехнулся и ответил, что не ему, Иову, учить Его, Господа, потому что он, Иов, даже не знает, есть ли у дождя отец, где место тьмы, кто останавливает надменные волны моря и указывает заре ее место; он никогда не входил в хранилища снега, и не только левиафан не позволит ему забавляться с ним, как с птичкой, связанной для забавы его дочерей, но ему не станет служить даже единорог и не будет ни ночевать у яслей его, ни боронить за ним поле; не он, Иов, дал хвост павлину и гриву коню, не его мудростью ястреб в полете направляет крылья свои на полдень, и где он, Иов, вообще был, когда Господь полагал основание земли, протягивал по ней вервь и укладывал ее краеугольный камень при ликовании утренних звезд, а, кстати, о звездах: может ли он, Иов, вовремя выводить на небо созвездия – конечно, не может.

Старец Савватий сделает многозначительную паузу.

– Поняли?

Стадо притихнет, вылупит на старца глаза, в которых не будет читаться ни бе ни ме.

– Ну, допустим. И чем кончилось? – спросит ящерица, всем своим видом показывая, что ей, собственно, все равно.

– А тем, что, хотя сердце Господа твердо как камень и жестко, как нижний жернов, Господь простил Иова Многострадального и даровал ему шесть тысяч