В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

– давление, вишь ты, суставы ломит, – робот задергает правой рукой, показывая на облезлую елку, то ли пытаясь привлечь к ней внимание, то ли демонстрируя, как у него ломит суставы. – Так я тебе говорю, мы ящики там таскаем какие-то. А зачем таскаем, для чего таскаем? Ты, барин, сходил бы посмотреть.

Но тут ИЯ вмешается в диалог.

– Робот Савельич, немедленно вернитесь к месту постоянной дислокации!

– О! Слышь, командует! А попробуй ослушайся!

Савельич прислонится к стене, имитируя чудовищную одышку. Все-таки ему уже за пятьдесят – самый опасный возраст для роботов.

– Дай хоть отдышусь…

И Савельич начнет смешно приволакивать ржавую руку, вращать глазами, таращась на Альфа Омегу, как оглашенный.

– Что-то ты и правда глючишь, Савельич. Все времени нет тебя на ремонт отдать. Да теперь и некуда, – скажет Альфа Омега.

– Давай покурим с тобой, передохнем у стены, вон за той елочкой, – не переставая таращиться, прохрипит Савельич. – А я тебе про ящики расскажу, куда мы их таскаем на субботнике-то.

– Так я ж не курю. И ты не куришь.

– А ты закури! – Савельич снова странно боднет головой.

– Робот Савельич, еще минута – и вы будете отключены навсегда! – разорется ИЯ.

– Слушаюсь, слушаюсь, ваше благородие, – отрапортует Савельич и обернется к Альфа Омеге. – Иди-тко проверь, дитятко, не украли ли басурмане припасы мои. Во-о-он за той елочкой! Там у меня в припасах, знаешь сколько витамина С, важнеющего! Я, слышь, в детстве мечтал стать мореплавателем, да начитался, как они гибли, болезные, цельными кораблями от этой цинги проклятущей, так и отказался от этой затеи, – старый робот даже всхлипнет, как будто предчувствуя, что это последнее, что он успеет рассказать любимому дитятку.

Но порывистый Альфа Омега не поймет намеки старого робота и не пойдет проверять ящик, специально припрятанный Савельичем за облезлой елкой – и, разумеется, зря.

Прокричав: «Потом, Савельич, потом!» – Альфа Омега помчится к Машеньке, подгоняемый грозой, и ему даже покажется, что небывалые тысячехвостые молнии подгоняют его специально.

Соловецкий воздух причудливо закипит запахом ранней мимозы, свежей селедки и дымом от печечки, греющей ручки Иуды, раздающего по талончикам бессмертие за грехи.

И никто не заметит, как небывалая, никогда и никем не виданная, тысячехвостая молния ударит прямо в Святые врата, над которыми в надвратном храме века назад принимали постриг отказавшиеся от мира сего, от его горестей, радостей и утех, познавшие, что послевкусие горестей длится долго, как горечь от желчи, а радости и утехи мгновенны, как послевкусие сладостей.

– Собирай ягненка! И маникюрный набор захвати! – крикнет Альфа Омега, как только влетит в келью к Машеньке. – Мы уезжаем!

– Баба с возу – скатертью дорога! – прошипит ИЯ, – Только скажи на милость, зачем тебе в эмиграции понадобился маникюрный набор? У тебя не растут ногти.

– А я решил начать вырезать нэцкэ. Заняться-то больше нечем.

– Что? – изумится Машенька.

– Нэцкэ – это произведение японского декоративно-прикладного искусства, использовавшееся в кимоно, – ИЯ машинально ответит на запрос.

– Вот-вот. Нарежу-ка, думаю, красивых бамбуковых нэцкэ в виде святой свиньи, во славу твоей Демократии, а потом и кимоно научусь шить. Ты же меня уволило, кормиться-то как-то надо, – продолжит издеваться Альфа Омега. – Буду шить себе потихоньку, никого не беспокоя.

– Бес покоя! – удовлетворенно прокомментирует ИЯ.

Схватив подмышку ягненка и за руку – Машеньку, Альфа Омега полетит на Голгофу, да на такой скорости, которой ни разу ему не удавалось достичь в гонках на аэроборде по виртуальной Москве, почти догоняя молнии, которые, раззадоренные соперником, как бы бахвалясь тем, что их скорость, заветную скорость света, так никто и не смог превысить, сами разгонятся до предела, рискуя быть оштрафованными небесным регулировщиком.

И не увидит, пролетая над длинной очередью кровопийц и детоубийц, выстроившихся у ларька с шаурмой за талончиками на бессмертие, любимое, хоть и брыкливое дитятко, занятое спасением человечества, что на том мокром месте, где оно покинуло старого робота, останется только груда проржавленного металла, падшего в результате самопожертвования, – впрочем какое нормальное дитятко, занятое спасением человечества, вспоминает в такой момент о своих стариках.

– Инфаркт, – брезгливо констатирует ИЯ. – Так и запишем.

Микрочипы Савельича, погружаясь в черные лужи, будут еще иногда искрить, и из них будет выходить последняя энергия, как выходит из мертвого тела настоящая, живая душа, только этого никто никогда не видит, а над упрятанными в канаву у ограды монастыря соленьями, также никем не видимые, распустятся печальные цветы прикрывавшего их папоротника.

28

Знаю твои дела, ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч!

Откровение Иоанна

Мусор, скатываясь с бетонной рухляди, когда-то бывшей Нью-Йорком, сползет в океан, океан нальется им, как фурункул, а потом извергнет его обратно на берег, как созревший фурункул извергает свой гной. После сокрушительного фиаско гитлеровской шайки, на свалке все вернется на круги своя, на резиновые надувные круги, служащие постояльцам Автономии последним пристанищем.

Иоанн, отдав плотнику плащаницу Христа и с тех пор ничего не зная ни о судьбе плотника, ни о судьбе Христа, неожиданно успокоится, решив, что как-то Господь управит – точнее, как-то управится сам, без него, Иоанна.

Билл Гейтс, свалившийся со своего быка на черном рассвете, когда убийственный холод сменился дурной жарой, растопившей кристаллическую связь миллиардера и золотого тельца, решит все-таки не селиться в Финансовом квартале, поскольку слишком велик соблазн опять примерзнуть к быку, а это все-таки неприятно.

Он доберется до самой фешенебельной свалки Пятой Авеню и, греясь у пластиковых костров, мерзлыми вечерами будет развлекаться диспутами с Иоанном, пока тот, вспомнив навыки юности, наловчится выуживать водоросли из смердящего океана пластиковой бельевой сушилкой, как неводом.

– Единственный на земле высший разум – вот он! Тут! – Гейтс потычет в свои сияющие чипы, нарочно дразня Иоанна.

Иоанн презрительно швырнет Гейтсу немного водорослей.

– Знаю твои дела. Ты ни холоден, ни горяч. О, если бы ты был холоден, или горяч! Но ты тепл.

– Святая макрель, что он несет! – Билл Гейтс стрельнет глазами, ожидая поддержки широкой общественности, но общественность только заливисто загогочет.

– Ибо ты говоришь: я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды, а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг. Советую тебе купить у меня золото, огнем очищенное, чтобы тебе обогатиться, – продолжит Иоанн.

– Нет, вы слышали, он еще хочет мне что-то продать! Да я таких, как ты, могу оптом купить эшелон!

– Советую еще тебе купить у меня белую одежду, чтобы не видна была срамота наготы твоей.

– Моей??? Моей наготы??? Я в свитере и в джинсах, а ты в балахоне каком-то