Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

Я быстро устаю и сижу просто так, глядя на сумерки за окном. Хотя исследования проводились строго по программе, их записи оказались разрозненными и неполными, и нужен человек, который сведет все это вместе, в единое целое, у которого есть способности и время. У меня времени нет, и я теперь мало на что способен. Мне придется составить себе расписание, как у спортсмена-профессионала, готовящегося к жизненно важным играм. Уладить нужно многое, а времени всего два месяца, но в первую очередь — мои личные дела и эти исследования, потом то, что касается Сеппо, и университетские бумаги.

Я пытаюсь еще раз взглянуть на то, что разложено на столе, но мое тело отказывает, и, с трудом поднявшись, я иду по коридору в спальню — ложиться. Зажигаю лампу для чтения, опускаю ее как можно ниже, беру со столика книгу и начинаю читать с того места, где остановился две недели назад.

III

Внизу звонят в дверь, и я кладу раскрытую книгу на пол возле кровати так, чтобы потом ее легко было достать. Поворачиваюсь на бок, спускаю вниз ноги и, опираясь на руки, постепенно подымаюсь и сажусь, потом встаю. В коридоре и на лестнице темно; чтобы зажечь свет, нужно преодолеть несколько метров, а я боюсь задеть живот, наткнувшись на стену, перила или угол комода, поэтому двигаюсь ощупью, вытянув перед собой руку, а другой рукой шаря по стене в поисках выключателя. Наконец нахожу его и медленно начинаю спускаться. Добравшись до входной двери, отпираю замок: на крыльце стоит невеста Сеппо в темном демисезонном пальто, косынке и в резиновых сапогах.

— Я увидела свет в окнах, — говорит она.

— Заходите. А то дождь начался, — говорю я, глядя на мокрые ступеньки и мокрый талый снег на дворе в узкой полосе света, падающей из открытой двери.

— А Сеппо вернулся?

— Нет, но вы зайдите. А то холодно стоять так, — говорю я.

Она входит, разувается в передней, потом снимает пальто, косынку и остается в серой юбке и серой шерстяной кофте. Ее волосы забраны в пучок, но одна длинная прядь у виска выбилась и свисает до самого плеча, как тонкая бесцветная тесемка; она замечает свое отражение и, не глядя больше в зеркало, нагнув голову, наматывает волосы на палец и заталкивает их обратно в пучок.

— Я только сегодня из больницы, не было сил наводить тут порядок, — говорю я, ведя ее в гостиную, зажигаю свет, и она садится на диван.

В гостиной на мольберте стоит незаконченная картина, на столе, стульях, подоконниках разбросаны вещи Сеппо, пахнет сохнущими масляными красками и еще чем-то, чем пахнет в помещении, где никогда не убирают или не живут.

— Сеппо рассказывал, что вы в больнице, — говорит невеста.

— Приговорили меня, ну да ничего, — говорю я.

— Это ужасно, — говорит она.

— Ничего, — утешаю ее я.

— А я тут каждый день мимо проезжаю, смотрю, не вернулся ли Сеппо, — говорит она.

— Нет, его не было.

— Ничего не понимаю. Ведь и помолвку пришлось отменить.

— Когда он был у меня в больнице, он сказал, что ему нужно уехать.

— Куда уехать?

— Не знаю. Он, правда, обещал дать о себе знать, но пока ничего нет. Я только сегодня вернулся.

— В позапрошлую субботу приезжаю сюда, чтобы договориться обо всем, что нужно, и сказать, что отец с матерью хотят, чтобы помолвка была, как положено, в молитвенном собрании; ну и спросить, кого он со своей стороны хочет позвать, раз отец в больнице; мне и в голову не могло прийти, что в доме никого нет. Ладно, возвращаюсь в город, иду в библиотеку, беру там какую-то книжку и все время бегаю к телефону — звонить сюда, а тут никто не отвечает. Сроду еще не слыхала о такой свадьбе, — говорит она.

— Вы бы позвонили в больницу.

— Ну, кое-что я все-таки соображаю, я-то поняла, что у него здесь стряслось, откуда такая спешка была с этими деньгами.

— Какими деньгами?

— Из наследства. Они должны были вот здесь лежать, за картиной, чтобы я, видите ли, могла целыми днями разъезжать на такси, а кто на нем просто так среди дня будет ездить, только пьяницы. Мне и велосипеда вполне хватает, — говорит невеста.

— Мне он сказал, что должен уехать, и обещал дать знать о себе.

— Деньги эти он уехал пропивать.

— Не думаю, хотя так тоже может быть, — говорю я.

— А еще так может быть, что с него и взыщут через суд... Сколько я от стыда слез пролила, и мама сколько плакала, ведь всем же надо было объявлять, что ничего не будет: и родственникам, и всей общине.

— Н-да.

— Он что — сумасшедший? Вот вы мне скажите — он сумасшедший? — повторяет она и начинает плакать.

Она плачет, сжавшись, закрыв лицо руками, то затихая, то начиная снова всхлипывать, потом словно каменеет; вытирает ладонью глаза, встает, одергивает юбку, кофту, поправляет волосы.

— Наверное, так и есть, — говорю я.

— Что? — спрашивает она, сморкаясь.

— В каком-то смысле сумасшедший.

— Что ж тогда он не лечится?

— Нет, не в этом смысле.

— По-моему, как раз в этом.

— Нет.

— А раз он не сумасшедший, так он должен вернуть все деньги, до последнего пенни, если только он их уже не пропил, — говорит невеста.

— Это вы с ним сами обсудите, как только он вернется домой.

— А если он не вернется? Если он уехал и больше никогда не вернется?

— Конечно, вернется, — успокаиваю я ее.

— А если с ним что-нибудь случилось? Или если он пропал? А может, пойти в полицию? — вдруг осеняет ее.

— Он непременно скоро вернется, — говорю я.

— Если с ним ничего не случилось, я подам на него в суд.

Я чувствую страшную усталость, и, хотя мне не хочется больше никого обижать, я предпочитаю сейчас остаться один. Женщина стоит и смотрит на меня с надеждой, что я сделаю что-нибудь или хотя бы уверю ее в том, что ее страхи напрасны, но я ничего этого не могу. Единственное, чего я