Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

Осторожно двигаясь среди солдат, подъезжает такси и останавливается у ворот. Водитель выглядывает, проверяя номер дома, но я уже иду к калитке. На дворе скользко, подморозило, а тонкий ледок еще и припорошен сверху снегом. Я не могу позволить себе упасть и иду очень осторожно. Таксист вылезает из машины и открывает мне заднюю дверцу, я боком усаживаюсь на сиденье, потом втягиваю ноги. Удостоверившись, что ни моя одежда, ни ноги не мешают, он захлопывает дверцу и обходит машину, чтобы сесть на свое место; он уже тоже не молод, на нем синяя шоферская униформа и фуражка.

— Нужно будет сделать круг: заехать в банк, в магазин и снова вернуться сюда. У вас есть время? — спрашиваю я.

— Времени хоть отбавляй, — отвечает он.

— Дело в том, что мне сделали операцию и я еще с трудом передвигаюсь.

— Да у меня много времени, я не скоро кончаю.

— Но там придется подождать.

— Ну, на то и время, чтобы ждать, и своя такса, — говорит водитель.

— Тогда все в порядке.

Я называю адрес банка, и мы едем. Он расспрашивает об операции, и я объясняю в чем дело.

— А со мной вот ничего не делается; только однажды геморрой прихватил, да и то мне уже тогда шестьдесят стукнуло, а у зубного врача ни разу в жизни не был, — говорит водитель и в подтверждение своих слов стучит пальцем по зубам.

Перед мостами мы стоим на светофоре и беседуем о болезнях и о старости с ее немощами. Таксист — человек совершенно здоровый, но его жена страдает каким-то неизвестным недугом. Я думаю о том, что она, может быть, приняла все его болезни на себя, по вслух об этом, конечно, не говорю; он тем временем рассказывает, что до сих пор каждую зиму бегает на лыжах и что в эту зиму в общем прошел километров сто. У него имеется даже удостоверение лыжника; все это он говорит, пока мы проезжаем по мостам, и я снова вижу по одну сторону обнажившиеся пороги, а по другую каток. А с последнего моста я даже ухитряюсь увидеть кусок моря и густой дым, поднимающийся из трубы сульфатного завода. Его относит в море.

Таксист останавливается перед банком и остается ждать в машине. Я медленно вылезаю: сначала ставлю на землю ноги, следом идет тело, и потом осторожно распрямляюсь. Преодолев расстояние до подъезда, я прохожу через обдуваемые горячим воздухом двери внутрь, в банковский зал. В это время, после обеденного перерыва, народу почти не бывает, и нужное мне окно свободно. Я подаю сберегательную книжку девушке, лицо которой мне кажется знакомым, но вспомнить ее я не могу; она приветливо улыбается и берет у меня книжку, смотрит на последнюю отметку, потом достает из ящика карточку и, заложив ее вместе с книжкой в аппарат, впечатывает новые цифры. Я расписываюсь и получаю деньги. Кладу их в бумажник, рассовываю бумажник и сберкнижку по карманам. Откланиваюсь, так и не вспомнив, кто эта девушка, и, застегивая по дороге пальто, выхожу на улицу.

Таксист помогает мне погрузиться в машину. Сил у меня уже нет ни на что, а нужно еще заехать в магазин. Водитель с беспокойством поглядывает на меня, я чувствую себя совсем скверно, пытаюсь отдышаться — и никак не могу.

— Что, совсем обессилели? — спрашивает он.

— Ничего, сейчас полегчает, — говорю я.

Он кажется мне до неприличия здоровым для своих лет, а его сочувствие — показным, хотя, может быть, во мне говорит мнительность. Скорее всего, его чрезмерная заботливость объясняется просто боязнью, а это может иметь для меня самые неприятные последствия: я вовсе не хочу попасть в больницу, да еще по такой пустячной причине.

— Едем теперь на базар или на крытый рынок, — говорю я.

— А вы можете?

— Да, разумеется, — уверяю я.

— Хотите — оставайтесь в машине, а я схожу и куплю все, что нужно, — предлагает он.

Это звучит соблазнительно, я отдыхаю и смотрю в окно; мы подъезжаем к рынку со стороны старых рядов, позади которых виднеется море, а перед ними устроена стоянка. У входа на рынок водитель останавливается.

— Только скажите, что нужно. Я куплю, — повторяет он.

— Боюсь, что я и правда сам не смогу.

— Да мне нетрудно, я куплю.

— Но мне бы все-таки хотелось тоже зайти на рынок.

— Ну, как знаете.

— Давайте пойдем вместе, может быть, вы тоже себе что-нибудь купите, — предлагаю я.

— Я буду нести продукты, — соглашается оп и вылезает из машины.

Мы идем к рынку, и я чувствую себя древней развалиной по сравнению с пим; чтобы передвигать ноги, мне каждый раз нужно собираться с силами, приказывать себе сделать еще шаг и при этом удерживать равновесие с таким же трудом, как человек, впервые вставший на коньки; шофер крутится вокруг меня, забегает вперед, чтобы открыть сначала одну дверь, потом другую, — этакий бойкий старичок, избавленный даже от геморроя; так мы входим на рынок.

Я сразу иду по залу налево, туда, где обычно покупаю рыбу у одних и тех же старушек. К ним стоит народ, и я отхожу в сторону, дожидаясь своей очереди. Они замечают меня, приветливо улыбаются, говорят:

— Профессор сегодня что-то не в форме.

— Да что вы, я еще молодец.

— А выглядите неважно почему? — спрашивают.

— Пора, старый уже, — отвечаю я.

— О-хо-хо, старый, моложе нас, — говорят они.

— Да вы еще не родились, а я уже дедушкой был, — возражаю я.

— Ай да профессор, что он говорит, — всплескивают они руками и смеются.

Их помощница оставляет рыбу и подходит поближе, они пересказывают все ей, и опа смеется таким же милым старушечьим смехом.

Я покупаю копченого сига, которого они очень хвалят. Они заворачивают его в промасленную бумагу, а потом в газету и всовывают мне под мышку похожий на бревно сверток. Я расплачиваюсь, беру сдачу и передаю сверток водителю, который легко, как бутылку, перебрасывает его из одной руки в другую.

Мне нужен еще хлеб, и, поблагодарив старушек, я иду по проходу дальше. В центре зала я покупаю два свежих хлебца и прошу их завернуть отдельно. Один хлебец вручаю шоферу. Он сначала отказывается, но устоять перед соблазном не может, и мы идем к выходу.