Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

— Почему же мне не верить?

— Он сам мне предложил; я, знаете ли, столько лет одна прожила, что уж теперь и подавно мне так, насильно, мужа не надо. Он мне сам предложил, вот в этой самой комнате. Не верите? Хотя я и старая дева, но насильно мне муж не нужен; а теперь что вышло: дома я уже об этом сказала, а они рассказали всем; нет уж, пусть он теперь все и объясняет, — говорит она.

— Да все и так понятно.

— Меня отец сразу предупредил, что, раз он неверующий и вообще всем в городе известно, что он за человек, ничего путного не выйдет.

— Конечно, это несколько странно, что от него до сих пор ничего нет. Давно должна была бы прийти открытка; тогда было бы понятно, где его искать, если он не появится в ближайшее время.

— Конечно, надо обратиться в полицию, я давно говорю.

— Да нет, не стоит, подождем немного.

— Я же ему деньги отдала из наследства, а с меня их еще потребуют.

— Это за портрет? — спрашиваю я.

— Ну и что, что за портрет, да он не всем и понравился.

— А вам?

— Ах, я больше ничего не знаю. Я просто одинокая женщина. А все только и делают, что смеются надо мной и пальцами показывают. Не думала я, что так выйдет.

— Ну, вот он вернется, и все объяснится.

— Если он еще жив, — говорит она и опять начинает плакать.

Я предоставляю ей эту возможность и зажигаю свет в комнате. Это мне удается сделать сидя, не вставая с дивана. Когда зажигается свет, она перестает плакать и вытирает глаза маленьким платочком, вытащив его из рукава кофты.

— А у меня все в порядке, — говорю я.

Наконец она собирается уходить, но предлагает прийти еще раз в какой-нибудь вечер вместе со своими — читать молитвы; я категорически отказываюсь. Мы препираемся некоторое время, причем она весьма бесцеремонно говорит о моей болезни, сама этого, конечно, не замечая. Я жду в передней, пока она оденется, и провожаю ее на крыльцо.

— Не забудьте позвонить, когда получите что-нибудь от Сеппо, — напоминает она.

— Непременно, я помню.

— Точно позвоните?

— Почему же мне не позвонить?

— Ну, не знаю. Все так запуталось, — говорит она и отбывает вместе с велосипедом на улицу.

Я возвращаюсь в дом и звоню в типографию. Спрашиваю телефон Аутио, знакомого Сеппо, но, когда меня соединяют, к телефону подходит другой начальник смены.

Он говорит, что Аутио уехал по каким-то семейным делам; я объясняю, какой у меня вопрос, и он спрашивает у кого-то, где работает невеста Аутио, и затем называет банк, в котором та служит; в телефонной книге я смотрю номер телефона. Звоню ей; она сначала смеется и говорит, что мы сегодня уже виделись, и я вспоминаю девушку в банке, лицо которой показалось мне знакомым; но она ничего не знает о Сеппо и думает, что Аутио тоже не знает; я спрашиваю, как они поживают, она рассказывает, что они нашли жилье и скоро переедут и что Аутио собирается завести собственную типографию; я обещаю отныне печатать свои труды только там. Это ее смешит; я предлагаю им зайти и навестить как-нибудь старого больного человека; она отвечает, что они непременно зайдут и что они знают о моей болезни. Об этом она говорит нарочито деловым тоном.

VII

Я читаю внизу, в гостиной; спокойно читать, сидя наверху, я теперь не могу, потому что в любой момент могут позвонить в дверь, и тогда надо будет спускаться по лестнице, все время боясь боли в животе, — шов теперь меня не беспокоит.

У меня зажжена только лампа для чтения, во всем остальном доме темно. Время от времени я опускаю книгу на колени и пережидаю, пока схлынет волна боли. Я прочитываю по небольшому кусочку, по абзацу, иногда по одной фразе и вникаю в прочитанное.

Глава кончается, и я листаю дальше; следующая глава оказывается очень длинной, я вряд ли решусь приступить к ней сегодня же.

Я сижу на твердом стуле — с дивана или кресла трудно вставать, — а сейчас я легко поднимаюсь со своего стула и иду на кухню, по дороге зажигая впереди себя свет в передней и на кухне, где выключатель прямо на дверном косяке, рядом с электрической плитой.

Ставлю чайник на плиту; когда вода закипает, заливаю кипяток в заварочный чайник, где лежит пакетик с чаем, и даю настояться.

Сажусь за стол и пью чай. Он горячий и остывает медленно в толстой, покрытой глазурью чашке. Я тем временем иду за ручкой и бумагой, чтобы написать письмо, но не нахожу внизу ни того ни другого и возвращаюсь к столу. Выпив чаю, иду в комнату Сеппо, достаю из шкафа чистые простыни и меняю белье на кровати. Убираю со стола вещи помельче и осматриваю шкафы. Потом присаживаюсь к столу и обдумываю, что мне может понадобиться; я хочу до ночи управиться со всеми делами, поэтому обдумываю все тщательно. Затем я иду в переднюю за портфелем, оставленным под вешалкой, и по пути достаю из чулана чемодан. Проверяю, пуст ли он, а потом выгружаю все из портфеля на стол в комнате Сеппо.

Медленно поднимаюсь по лестнице с чемоданом в одной руке и портфелем в другой. В кабинете кладу все, что наметил, в портфель: бумагу, письменные принадлежности, несколько книг, которые собираюсь читать. Бумага весит много, и портфель оказывается чересчур тяжелым для меня. Подтаскиваю его к лестнице и иду в спальню. Там укладываю в чемодан белье и кое-что из одежды, носовые платки, носки, полотенца, как будто собираюсь в дорогу. Но много не набираю, потому что на этот раз дорога будет недолгой. С чемоданом выхожу на лестницу, где меня ждет портфель, опустившись на колено, подхватываю его в другую руку и медленно иду вниз.

В комнате Сеппо все выгружаю: вещи из чемодана на маленький столик, а из портфеля — на стол у окна. И в это время усталость от хождения вверх и вниз по лестнице, снования по комнатам, укладывания вещей, когда я то наклонялся над чемоданом, то тянулся к верхним полкам, — эта усталость вдруг наваливается на меня, ноги у меня подкашиваются, и я падаю. Лежу на полу возле кровати и рассматриваю