Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

Я все жду, когда же наконец появятся знакомые дома, но вместо них бесконечно тянутся желто-серые стены с темными провалами окон. Мне становится страшно, что я не дотяну до университета и все усилия тогда окажутся напрасными.

Машина останавливается, и все вокруг тоже останавливается, застывая на месте, и я сразу чувствую это.

— Двадцать марок, — говорит водитель.

Я извлекаю из нагрудного кармана пиджака бумажник, что оказывается совсем не просто, когда сверху надето пальто, и вынимаю десятки и пару монет.

— Сами сумеете дойти? — спрашивает водитель.

— Ну конечно, сумею.

— А то вы как-то чудно выглядите, — говорит он.

— Мне делали операцию, и я еще не совсем оправился после нее, — объясняю я.

Наверное, он смотрел на меня всю дорогу в зеркало и теперь предупредительно открывает мне дверцу; я выползаю наружу и с трудом распрямляюсь.

Поднимаюсь по ступенькам, из вестибюля выходит швейцар и открывает мне двери. Я здороваюсь с ним, и он идет следом за мной к гардеробу, справляясь по дороге о моем самочувствии; я говорю об операции и о воспалении; он принимает у меня пальто и вешает его на крючок.

— Ну а что слышно здесь? — спрашиваю я.

— Проказы все, все проказы, — ворчит он и идет впереди меня к стеклянной двери, а потом по коридору до моего бывшего кабинета.

Швейцар открывает своим ключом дверь и, придерживая ее, пропускает меня в кабинет.

— Мы тут порядок соблюдаем, ждем вас, господин профессор, — говорит он.

— Хорошо.

— Дверь так оставить, открытой? — спрашивает он, стоя в коридоре.

— Да, пусть так будет, — говорю я.

Он закрепляет дверь внизу и уходит; я сижу за письменным столом и разглядываю комнату и вид за окном; шаги швейцара затихают вдали; а я все сижу, пытаясь вспомнить, где лежат те материалы, за которыми я приехал.

Отпираю ящики и выгружаю их содержимое на стол. Потом встаю, подхожу к шкафам и достаю оттуда папки с бумагами. Я собираю все это в одну общую кучу и начинаю просматривать бумаги, откладывая в сторону нужные; отобрав все, что касается моих исследований, кладу в портфель.

Долго сижу над этой грудой бумаги и отдыхаю. По коридору проходят люди, но в кабинет никто не заглядывает. Я жду.

Достаю из верхнего ящика записную книжку и звоню в канцелярию. К телефону подходит нотариус; он уже знает, что я пришел, и любезно осведомляется о моем здоровье, но никого из тех, кто мне нужен, в институте, увы, не оказывается. Я вешаю трубку и еще раз просматриваю все ящики, полки, шкафы, проверяя, не осталось ли там чего-нибудь моего. Складываю все на столе, пишу свой адрес на листке бумаги в клеточку и оставляю листок сверху на стопке.

Беру увесистый портфель и выхожу в коридор. Захлопываю дверь, проверяю, защелкнулся ли замок; у гардероба меня уже ждет швейцар, он вызывает по моей просьбе такси, помогает мне одеться, и я в пальто сажусь на скамейку и жду машину. Я прошу швейцара отправить ко мне домой мои бумаги, он обещает. Пустой вестибюль вдруг заполняется студентами, у которых кончились занятия, я смотрю на них, таких молодых и шумных, на то, как они одеваются, как торопятся и галдят перед расписанием и выходят на улицу. Некоторые из них узнают меня и здороваются.

X

Я вхожу в пустой дом и снимаю в передней пальто. Рейд был проведен в слишком быстром для меня темпе, от этого я устал, но я все-таки еще втаскиваю портфель в комнату и ставлю его на стол, с которого перекладываю все остальное на маленький столик и на подоконник, и только после этого ложусь отдыхать.

Я лежу и смотрю на комнату и окно, на небо за окном и деревья на фоне неба. Но мне приходится подняться, потому что тяжесть в животе становится нестерпимой, и я едва успеваю добежать до туалета; на то, что из меня выливается, я стараюсь не смотреть. Я хочу поскорее заняться работой, которая меня ждет, и, вернувшись в комнату, сразу сажусь к столу. Вынимаю из портфеля стопку бумаг. Мне не хватает света, и я приношу из гостиной торшер и устанавливаю его рядом с маленьким столиком, так, чтобы свет падал в угол; все эти приготовления отнимают много времени. Наконец я могу приступить, и я начинаю разбирать лежащую передо мной кипу бумаг. В университете я в спешке совал в портфель все подряд и теперь хочу начать с отчетов, которые отбираю и тщательно систематизирую.

Работа была проведена большая, я просматриваю записи, пытаясь найти в них что-нибудь, что могло бы свидетельствовать об ошибках, допущенных в работе, и не нахожу. Все исследования основаны на простых опытах, в своей книге и в лекциях я подтвердил их достоверность, и все же именно они стяжали мне впоследствии славу умалишенного. Я с увлечением погружаюсь в работу, забывая о своей болезни и даже о боли. Выписываю на листе бумаги фамилии тех, кто тогда проводил со мной эти исследования, и по мере сил стараюсь вспомнить этих людей. Потом выбираю троих из них и иду с листком в руке к телефону. Звоню в университет и у нотариуса в канцелярии узнаю их адреса. Потом записываю телефоны; делаю все это медленно, потому что писать неудобно и нельзя наклониться, иногда я что-нибудь переспрашиваю, и нотариуса это раздражает. Но я не обращаю внимания.

Я снова сажусь за стол и делю бумаги на три кучки. На отдельные листочки переписываю адреса и телефоны этих троих и кладу на каждую стопку по листочку. Итак, одно дело сделано, с самым необходимым я покончил. Но это чувство сразу сменяется другим — безмерной усталостью или, может быть, печалью от прощания с самым важным для меня; однако я не хочу сдаваться. Сижу не двигаясь, с бессильно опущенными руками и собираюсь с духом.

Мне необходимо написать три письма, повторить в них одно и то же и заставить этих троих снова поверить в свою работу, как они верили когда-то. Я часто говорил с ними об этом, но теперь хочу оставить им мои слова, чтобы к ним можно было вернуться потом, когда меня уже не будет. И я не должен писать длинно, потому что повторять придется три раза. Слишком много получится переписывания. «Я считаю, что