Глаза Моны - Тома Шлессер

не фокусировать зрение, пропадают. Древесные стволы выглядят тоненькими, ломкими и прямыми по сравнению с пышно разросшейся листвой. Бо́льшую часть холста занимает крона центрального дерева. И только в верхних углах прогалины: с одной стороны видны сизые лиственные верхушки с красными вкраплениями, с другой – облачное небо над дальним полем.

Мерцающая картина заставила Мону вспомнить доклад о Сёра, который она делала в классе. Ей также показалось, что этот сад источает ароматы, схожие с запахом одеколона Анри.

– Густав Климт, – с воодушевлением начал он, – опрокинул все условности своего времени. Не сразу, конечно. Сначала, отдавая должное модному веянию, он писал в стиле “историзма”. Художники этого направления очень тщательно и эффектно описывали величайшие моменты человеческой истории.

– Но здесь просто какой-то странный пейзаж, на котором все вперемешку, деревья сливаются друг с другом. Так может выглядеть сад, если смотреть сверху, но нам его показывают сбоку. И никакой истории, и ни одного человека! Или я что-то упустила?

– Ты ничего не упустила. Это работа 1905 года. К тому времени Климт уже восемь лет как изменил свою творческую манеру. В 1897-м он возглавил школу живописи, которую в Вене назвали Сецессион. Это слово означало разрыв с устаревшими традициями и переход к современным взглядам на искусство. Стиль Климта стал более ярким, более эротичным. И вызывающим. Он часто вводит в картины золото, образы юных прекрасных женщин у него соседствуют со страшными изображениями смерти. На архитектурном фризе, посвященном музыке Бетховена, он вообще поместил гигантскую обезьяну с жемчужными глазами среди обнаженных женщин.

Мона тихонько заухала по-обезьяньи, но Анри невозмутимо продолжал:

– Климт то и дело устраивал скандалы, навлекал на себя цензурные запреты. Он и выглядел не совсем нормальным, ненавидел передвижения, наплодил полтора десятка детей от незаконных связей. Когда работал, он запирался на много часов и вывешивал на двери табличку с предупреждением, что никого к себе не пустит. Однако, несмотря на репутацию сумасброда, он стал в Вене знаменитостью, любимцем меценатов. Стал богатым и влиятельным человеком в городе, который служил маяком всей Европе.

– Как это? Почему именно Вена?

– Вена – столица всемогущей Австро-Венгерской империи, где правит династия Габсбургов, которая много веков владела немалой частью Европы. Во времена Климта в Вене не только постоянно дают пышные балы и концерты, здесь живут великие художники, ученые, выдающиеся личности, которые сыграют огромную роль в истории человечества. И не всегда светлую.

Мона не поняла намек, а Анри не стал объяснять и упоминать имя Адольфа Гитлера. В 1907 году, когда Климт работал над своим несравненным “Поцелуем”, Гитлер попытался поступить в Венскую академию изящных искусств, но его не приняли. Историки не любят рассуждений о том, что могло бы быть, если бы что-то случилось не так, как случилось. И все-таки если бы захудалые пейзажики посредственного парнишки были бы приняты более благосклонно, может быть, двадцатый век был совсем иным? Апокалиптический грех Вены в том, что она отвергла и тем самым подтолкнула одного серого человечка на путь убийцы народов в то самое время, когда поощряла атональную музыку Шёнберга, рубленую архитектуру Адольфа Лооса, полемический журнализм Карла Крауса, безумную живопись Шиле и Кокошки.

– Если подумать, – сказал Анри, – то к визуальным искусствам относится не только живопись. Нас окружают вещи, задуманные и исполненные таким образом, чтобы сделать наш быт не только удобным в практическом плане, но еще и приятным для глаз. Четкий шрифт на афише, лаконичные формы мебели, ширина оконного проема, цвет пола, таблички-указатели или ткани – все это продумано архитекторами и дизайнерами. Если ты идешь по убогому, серому, низкому коридору, как, например, в метро, недолго и задохнуться. В Вене начала XX века к этому вопросу подошли очень серьезно. Густав Климт и его товарищи принадлежали к поколению, которое хотело преобразовать все, что окружает нас в обыденной жизни: от столовой посуды до крыш зданий, включая украшающие стены произведения искусства. Для достижения этой цели они полагались, во-первых, на чистоту и универсальность геометрических форм, а во-вторых, на единство всех искусств и ремесел без разделения их на высшие и низшие.

– Как это, Диди?

– Это поколение художников считало равноценными резчика по дереву, стеклодува, портного, скульптора или живописца. Все они одинаково нужны и важны. Посмотри на картину: холст сплошь покрыт цветными точечками, фруктовые деревья и розовые кусты изображены предельно упрощенно и плоско. У такой манеры есть три источника в истории искусств…

– Один из них наверняка импрессионизм!

– Браво! Другой источник – античные мозаики, которые складываются из кусочков камня, эмали, смальты и золота. Эта традиция оживает в начале XX века. Конечно, на холсте этих материалов нет, но подчеркнуто точечная техника напоминает мозаичные панно. Наконец, манера Климта сродни орнаментальным мотивам на обоях, коврах и тканях. То есть в картине явственно сказывается эстетика и практика прикладных искусств.

– Это все равно как в природе есть маленькие зернышки и семена и в то же время цветы, плоды, кусты и огромные деревья, которые из них вырастают!

– Да, как будто на наших глазах все раскрывается…

– Или взрывается.

– Ты права. Я об этом не подумал.

Немного помолчав, Анри стал размышлять вслух, развивая мысль Моны:

– Что такое взрыв в физическом смысле? Резкое освобождение энергии, распространение волны в пространстве. Здесь это видно в облаке листвы, которое вырвалось из тонких коричневых стволов, и в мелькающих цветовых чешуйках.

– Да, но взрыв – это скорее про бомбу. Это смерть, разрушение, уничтожение, пустота.

– А здесь перед нами, без сомнения, буйство жизни. – Анри снова задумался. – Хотя… Все же твое сравнение нужно довести до конца. Взрыв – это насилие, опасность. Он охватывает, поглощает, обращает в небытие все вокруг. Думаю, в картине допустимо усмотреть и это. В ней совпадают созидательный и разрушительный порывы.

– Но как это может быть?

– Ты сама натолкнула меня на этот парадокс. (Моне было приятно слышать похвалу, хоть она и не понимала ее причину.) Бурный рост, раскрывание почек, цветов и листьев в этом райском саду – это торжество природы, бесконечное ликование. Но ты почувствовала взрывную силу в этом неистовстве цветных брызг, разглядела в нем что-то смертоносное. Может быть, признак вечного покоя… Вот ключ к этой картине, в которой неразделимо сплетены противоположные силы и стремления: зов жизни и зов смерти схожи и едины.

Мона молчала. Она очень хотела понять урок, но смысл его был слишком темным. В сегодняшних рассуждениях было что-то общее с тем, о чем они говорили перед скульптурой Камиллы Клодель. Да, Мона увидела в картине Климта что-то свое: там, где все раскрывалось, ей